Книга Повести о карме, страница 23 – Генри Лайон Олди

Бабушка Мизуки вздохнула:

– Траур по твоему отцу. Или он не в счёт?

* * *

Поначалу мы шли молча. Дождь усилился, мы оба промокли до нитки. Но кто станет печалиться о порванных сандалиях, когда небо рушится на голову?

– Было время, – бабушка тронула меня за плечо, – когда я мечтала быть мужчиной. Будь осторожен с желаниями, Рэйден. Они могут сбыться.

– Это когда? Когда вы мечтали о таком?!

– Когда мой собственный отец не смог оставить мне школу в наследство. Я очень страдала, даже хотела наложить на себя руки. Но я не думала, что желание может сбыться таким ужасным образом. Это последнее, чего бы я хотела!

Она плакала. Он плакал.

Не знаю, кто плакал: бабушка или отец.

Какая разница, если лицо и так мокрое от дождя?

– И вы…

– Я приняла решение молчать. Притвориться своим сыном. Иначе семья потеряла бы кормильца.

– Семья?!

– Меня уволили бы со службы. Женщине нельзя быть стражником.

– Да, конечно. Я не подумал.

– На что бы мы тогда жили? Мы бы умерли от голода.

Бабушка права. Но жить в вечном страхе разоблачения? Скрывать фуккацу день за днём, год за годом? Пользоваться сыновним телом?! Что, если правда однажды выплывет?!

– Я расскажу всё твоей матери, – сказала бабушка Мизуки. – Ты уже знаешь, пусть узнает и она. Потом… Поступайте, как подскажет сердце.

Неужели я высказал сомнения вслух?

Да? Нет?!

В правительственном квартале я до сих пор не бывал.

Он растянулся полумесяцем вокруг Красной горы. Гора, если честно, была так себе: скорее, холм. Но даймё ^[25] Сакомото отдельным указом повелел называть холм горой. Ну и ладно, людям всё равно, а князю приятно. За правительственным кварталом располагались дома главных вассалов клана Сакамото с казармами и конюшнями, а венчал холм – простите, гору! – за̀мок даймё. Замок выглядел внушительно. Твердыня! Говорили, князь во всём берёт пример с сёгуна, в том числе с его замка в Эдо.

Не знаю, так ли это на самом деле. В столице я тоже не был.

Обнаружив в сотый раз, что плетусь нога за ногу, я ускорил шаг. Придал походке твёрдости и решительности, как и положено самураю, идущему по важному делу. Замок, холм, князь, был, не был – я старался думать о чём угодно, только не о цели своего путешествия. Пусть ноги сами несут хозяина по выбранному пути…

Иначе у меня просто не хватит духу.

Ночью я не сомкнул глаз. Сидел, думал. Лежал, думал. Выбрался в сад: ходил, думал. Забрёл на площадку для занятий. Мучил себя хуже, чем сенсей Ясухиро, когда наказывает. Надеялся: устану, засну. Куда там! Набегался до седьмого пота, вернулся в дом.

Сел думать.

В спальне шептались родители. Отец – бабушка? ладно, пусть будет отец – хрипло бубнил. Мать слушала, изредка спрашивая о чём-то. Хорошо, я знаю, о чём она спрашивала. Знаю, но не скажу. Нет, я не подслушивал. Попробуй тут не услышать, если стены из бумаги! Сказать по правде, я всё ждал, что мать снова закричит. Ну, как в ту ночь. Закричит или хотя бы заплачет.

Ждал, не дождался.

На рассвете я вышел во двор умыться. Меня сразу же окликнул отец. Рядом с ним на крыльце стояла мать, держа в руках памятный свиток.

– Он знает, – сказал ей отец. – Он всё знает.

Мать кивнула, глядя на меня. Подняла свиток:

– Здесь написано, что мой муж, Торюмон Хидео, действительно является Торюмоном Хидео, старшиной караула городской стражи.

Голос матери был ровным, чуть глуховатым.

– Фуккацу не было.

На лице – ни слезинки. И руки не дрожат. Теперь, когда её подозрения и страхи подтвердились, матушка проявила завидную стойкость.

– Так здесь написано. Вот подпись дознавателя Сэки. Вот печать службы Карпа-и-Дракона. Это официальный документ, значит, в нём содержится чистая правда. Я замужняя женщина, у меня есть достойный и уважаемый муж. У тебя есть отец, Рэйден.

У меня заныло в груди. Наверное, от вчерашних побоев. Кинься мама на отца, начни его проклинать, рыдать, вопить – мне было бы легче. Пускай и недостойно испытывать облегчение от страданий родной матери. Но мать если и страдала, то молча, с бесстрастным, ничего не выражающим лицом.

Она сделала выбор.

Бабушка его сделала ещё раньше.

Я свой тоже сделал. На душе было так мерзко, как никогда в жизни. Казалось, туда нагадил Ама-но-дзаку, демон упрямства и порока. Ну а если бы я сделал другой выбор? Боюсь, лучше не стало бы. Тогда мне в душу нагадил бы кто-то другой.

Я сам, например.

* * *

– Стой!

Я замер перед воротами.

– Назовись и доложи, по какому делу идёшь!

– Мое имя Торюмон Рэйден! – я возгласил это так, словно намеревался вспороть себе живот. В каком-то смысле так оно и было. – Иду в службу Карпа-и-Дракона с докладом о фуккацу.

Правый стражник зевнул. Левый заглянул в какие-то бумаги и посторонился.

– Иди по этой улице до конца. Там повернёшь направо, а потом ещё раз направо, за казенными конюшнями. Служба Карпа-и-Дракона располагается в двухэтажном здании с красными воротами. Над воротами есть вывеска с известным тебе гербом.

– Благодарю, – поклонился я.

Надо же, сама вежливость! Никаких придирок, и дорогу указали. Будто только и ждали, что знатного господина Рэйдена, все глаза проглядели! В глубине души я надеялся, что меня не пустят. Тогда я сказал бы так: одинокой волне не одолеть скалу. Да, приятель, ты пытался. Ты честно пытался, и не твоя вина, что ты проиграл. А теперь что я скажу?

Да, приятель, скажу. Теперь тебе не отвертеться.

Это уж точно.

Дома здесь стояли богатые, не чета нашей развалюхе. В два-три этажа, на основаниях из камня. Бревенчатые стены оштукатурены, покрыты где белилами, где краской. Коньки крыш загнуты с истинным изяществом, сияют позолотой. Кровля – черепица, никакой тебе соломы! Хвастаются друг перед другом, кто ярче: зелень травы, кровь заката, бирюза небес, солнечная охра. Направо – ворота, налево – ворота. Не простые, двойные, каждые со своими крышами. Над воротами – гербы, по бокам – караульные будки.

Налоговая управа. Полицейская управа. Торговая управа. Портовая, земельная, ремесленная, пожарная…