Онлайн книга «Капкан на волкодлака»
|
— В клабе… — И видели тебя… — Видели. — Вот умница моя, — Себастьян погладил брата по мокрой голове. — Только с каких это пор ты стал по клабам ночевать… Лихослав поморщился: эта тема была ему неприятна, однако же Бес не отцепится, пока не докопается до правды. Или почти до правды. — Отец вновь проигрался… расписки давал… — Много? — Полторы тысячи злотней… Себастьян присвистнул. — Он неисправим… и ты поперся расписки выкупать? — Вроде того… — Лихо вдруг понял, что замерз. Странно, ночь-то теплая, летняя, а он дрожит мелкою дрожью, и зуб на зуб не попадает. От этого холода так просто не избавится. Кровь поможет. Горячая, человеческая… Себастьянова… он рядом, и сердце его громко стучит. Лихо слышит. Лихо видит… и горло белое с острым кадыком… и натянутые до предела жилы… рвани такую, и рот наполнится горячею солоноватой кровью. Лихо ведь помнит вкус ее… и холод уйдет, надолго уйдет… — Отойди, — попросил Лихослав сквозь стиснутые зубы. — Пожалуйста… Себастьян отступил. На шаг. И еще на один. И лучше бы ему вовсе убраться… в дом… правильно, в дом — оно надежней. Лихо не станет убивать своего брата. Никого убивать не станет. — Отец… проигрался… барону Бржимеку… знаешь его? Себастьян кивнул. Надо думать не о нем, но о бароне… Витовт Бржимек… на гербе — вепрь с оливковой ветвью. На вепря барон и похож. Коренастый. Короткошеий. И с лицом квадратным, со щеками темными. Он бреется трижды в день, но щетина все одно растет быстро. Говорят, что некогда все семейство прокляли… щетина — это такая мелочь… у барона крохотные глаза, сидящие близко к переносице. Красные. И оттого кажется, будто Бржимек вечно пребывает в раздражении. — Проигрался… и не нашел ничего лучше, как заявить, что игра была нечестной… он выпивши был. Себастьян тяжко вздохнул и сел рядом. Земля же мокрая… и грязная… и он все равно изгваздал белый свой костюм, когда Лихо выводил. И теперь братец, локоток отставивши, с видом в высшей степени задумчивым, ковыряет кровавое пятно. — Лихо… вот за что нам такое наказание? Лихо пожал плечами. Холод уходил. И не понадобилась кровь, чтобы согреться, хватило и тепла, того самого, человеческого, которое ощущалось сквозь ткань пиджака. А Бес пиджак стащил. — На вот… а то еще околеешь… и где это Яцека носит? Лихослав не знал. От пиджака пахло анисовыми карамельками и еще, кажется, касторовым маслом. — А ты рассказывай, чего замолчал… — Так… повздорили они с Бржимеком… и тот грозился, что по распискам этим через суд долги стребует, только не сейчас, а попозже… когда их побольше наберется… ты же отца знаешь… он решил, что раз есть деньги, то можно и жить по старому порядку… — И ты всю ночь с бароном… — Он поначалу со мной и говорить не хотел. Пришлось пить… — Много? Лихо кивнул и поморщился: пить он не любил. Опасался. — И где пили? — Да в клабе и пили… — Значит, помимо Бржимека найдутся люди, которые подтвердят, что ты там был… очень хорошо… Себастьян почесал подбородок. — А жене почему соврал? — Да как-то… — Лихо покосился на луну, которая так и висела, точно к небу приклеенная. Слушала. Подслушивала. — Стыдно было, что он такой… она ж еще тогда старые долговые расписки повыкупила… а он снова… — Дурень. — Кто? — Оба, Лишек, оба… он, видать, от природы. А ты — от избытку совести… — Себастьян повернулся и постучал пальцами по лбу Лихослава. — Вот скажи, мой любезный братец, чего должна была подумать твоя женушка, когда ты ночевать домой не явился… — Я сказал, что… — В поместье отправляешься… ну да, на ночь глядя отправился, а утречком рано вернулся. Чего ездил? Не понять… и учти, она ж не дура. Она понимает, что ты врешь. Вот только не понимает, в чем врешь. И значит, придумает себе то, что за правду примет. А главное, что потом ты ее не переубедишь… Шаги Яцека Лихо издалека услышал. Быстрые. Торопливые даже. Яцек спешил и порой сбивался на бег, но тотчас вспоминал, что человеку его возраста и положения подобало и спешить, приличия соблюдая. — Братец, — Себастьян поднялся первым и руку подал. — Тебя только за смертью и посылать… — Там это… Яцек выглядел растерянным. И встрепанным. — Там… Себастьян забрал сверток, в котором обнаружилась собственная Яцекова рубашка, которая Лихославу была безбожно мала, некий широкий и мешковатый пиджак с крупными перламутровыми пуговицами, а еще зачем-то кальсоны с начесом. — Яцек, Яцек… — Себастьян поднял кальсоны двумя пальцами. — Старания в тебе много, а вот ума пока не хватает… но ничего, это дело наживное… так чего там? — Отец велел панну Евдокию из дому выставить и назад не пускать… — Что? В глазах потемнело. Лихослав раньше не понимал, как это, чтобы потемнело… оказалось — просто. Пелена на глаза, темная, за которой ничего-то не видно. Собственный пульс в ушах гремит. А в голове — одно желание — вцепиться в глотку… — Спокойно, Лишек… на вот, пиджачок примерь… — Бес сунул упомянутый пиджак в руки. — И угомонись… отомстить мы всегда успеем. В конце концов, Яцек мог недослышать… или сказать не так. — Я так сказал! — возмутился Яцек, обиженный до глубины души. — Панна Евдокия обозвала панну Богуславу колдовкой… а та Евдокию — купчихой и… и нехорошей женщиной… и потом оказалось, что у панны Евдокии с собою револьвер имеется. И значит, она Богуславе грозилась, что без суда ее пристрелит серебряною пулей… а потом голову отрежет и чесноку в рот натолкает. Рубленого. — Сам слышал? Яцек покачал головой. — Бержана сказала… — Бержана тебе еще не то скажет… — Панна Богуслава от волнения в обморок упала… а панна Евдокия стреляла и люстру попортила… — Стреляла, значит… — Я пришел, когда отец кричал на нее… и я решил, что лучше бы ей там не оставаться. |