Онлайн книга «Капкан на волкодлака»
|
Решил, что будто бы прошлогодние игры закончились. Яцек прислонил палаш к деннику. А лошади-то успокоились, не то устали бояться, не то почуяли людей. Груцают копытами по настилу, всхрапывают тревожно… и вздыхает кто-то совсем рядом, да так, что волосы на затылке шевелятся. — Яцек, — Себастьян переложил свечу в левую руку, — ежели ты мне этак в шею дышать будешь, то вскоре одним братом у тебя меньше станет. — Почему? — Потому что сердце у меня не железное… а нервы и подавно. Узкий проход. Темные двери с латунными табличками. И отцовский Вулкан пытается просунуть морду сквозь прутья. В темноте глаза его влажно поблескивают, будто бы жеребец то ли плакал, то ли вот — вот заплачет… …тяжеловоз Каштан бьет копытом по настилу. Мерно. Глухо. И вновь звук искажается, мерещится, будто бы не Каштан это, но некто идет по Себастьяновому следу, переступает коваными ногами. Догоняет. Нервишки шалят. Этак и сомлеть недолго, как оно нервической барышне подобает, а ведь говорил Евстафий Елисеевич, любимый начальник, что следует Себастьяну отпуск взять. И не только он… А все работа — работа… как ее оставишь, когда кажется, что никто-то другой с этою работой и не управится… тщеславие все, тщеславие… боком выходит. Запах крови сделался резким, на него желудок Себастьянов отозвался ноющей болью, а рот слюной переполнился. Пришлось сплевывать. Некрасиво-то как… — Чем это пахнет так? — поинтересовался Яцек и свечу поднял. Бледное его лицо выглядело совсем уж детским, и пушок над верхней губой лишь подчеркивал эту самую детскость. — Ничем, — Себастьян вытер рот рукавом. — Может, все-таки уйдешь? — Хватит. Ушел уже один раз. Вот ты ж… Дверь в предпоследний денник была распахнута. И Себастьян вдруг вспомнил, что некогда в этом самом деннике держали толстого мерина, ленивого и благодушного… …давно это было… …тот мерин, соловый, вечно пребывающий в какой-то полудреме, давно уже помер, небось… — Не ори, ладно, — сказал Себастьян, и Яцек обиженно ответил: — Я и не собирался. — Вот и ладно… Не было мерина, но была толстая коротконогая лошадка вороной масти. Лежала на боку, на соломе некогда золотистой, а ныне — побуревшей. — Лихо… — тихонько позвал Себастьян. Разодранное горло. И на боку глубокие раны, их не сразу получается разглядеть, черное на черном… но Себастьян смотреть умеет, а потому подмечает и кровь спекшуюся, и толстых мясных мух, которые над лужей вились. И сгорбленную тень в дальнем углу. — Лишек, это я… Бес… Он переступает порог, и под ногою влажно чавкает… кровь? Не только… Стоит наклониться, поднести свечу, и огонь отражается в глянцевом зеркале кровяной лужи… Яцека стошнило. Себастьян отметил это походя, с сожалением — теперь станет думать… всякое. — Лишек, ты давно тут сидишь? Над кровью поднимался белый пушок паутины. Легкие волоконца ее оплели мертвую лошадь, затянули глаза ее, будто третье веко. — Лишек, я за тобой пришел, искал… а мне сказали, что ты исчез куда-то. Тень вздрогнула. — Н — не… н — не подходи… — Как это не подойти? А обняться? Он бы сбежал, если бы было куда бежать. — Я ж за тобой пришел. — Ар — р — рестовать? — глухой голос, и рычащие ноты перекатываются на Лихославовом языке. Вот только рычание это Себастьяна не пугает, молчание — оно куда как страшней. А раз заговорил, то и думать способен. — За что тебя арестовывать? Хорошо, Яцек не лезет, сообразил держаться по ту сторону порога. — Я… не помню, — тень покачнулась и поднялась. — Я ничего не помню… — Случается. Перебрал? — Н — нет… — Принимал что? — Нет! — резкий злой ответ, и тут же виноватое: — Извини… запах этот… мне от него дурно… — Тогда выйдем. Предложение это Лихославу не понравилось. Он стоял, покачиваясь, переваливаясь с ноги на ногу, не способный все ж решиться. — Выйдем, выйдем, — Себастьян взял брата за руку. Влажная. И липкая… в крови… да он весь, с головы до ног в крови… — Я… — лицо искаженное, а пальцы вцепились в серебряную ленту ошейника, не то пытаясь избавиться от этакого украшения, не то, напротив, боясь, что оно вдруг исчезнет. — Я здесь… и лошадь… я ее? И сам себе ответил: — Я… кто еще… лошадь… хорошо, что лошадь, правда? — Замечательно, — Себастьян старался дышать ртом. Запах дурманил. Отуплял. И надо выбираться, а там уже, вне конюшен, Себастьян подумает… обо всем хорошенько подумает. А подумать есть над чем. — И плохо… я не должен был убивать… я не должен был оставаться среди людей… ошибка, которую… — Которую кому-то очень хочется исправить. — Что? Яцек держался позади, безмолвной тенью. И только когда до двери дошли, он скользнул вперед: — Погодите, я гляну, чтобы… нехорошо, если его таким увидят. Правильно. Слухи пойдут, а вкупе с убийством, то и не слухи… Отсутствовал Яцек недолго, вернулся без свечей, но и ладно, лунного света хватало. Белое пламя уже погасло, оставив круг темной спекшейся земли, будто и не земли даже, но живой корки над раной. Лихо дернулся было, зарычал глухо. — Что чуешь? — Тьму… Глаза его позеленели, и клыки появились, впрочем, исчезли также быстро. — Там это… бочка с водой… и корыто… он грязный весь, — Яцек переминался с ноги на ногу. — И… может, мне одежды принести? В доме осталась старая… — Принеси, — согласился Себастьян. И младший исчез. А неплохой парень, как-то жаль, что раньше не случалось встретиться нормально. И в том не Яцекова вина… — Лихо ты… бестолковое, — Себастьян не отказал себе в удовольствии макнуть братца в корыто с водой. Тот не сопротивлялся, хотя водица и была прохладной, а корыто — не особо чистым. — Раздевайся давай… хотя нет, погоди. Покажи руки. |