Онлайн книга «Капкан на волкодлака»
|
— Есть тут кто? — голос Евдокии увяз. — Ау… Прислуга куда-то подевалась… Куда? — Геля! Евдокия чувствует, что кричит, но все одно голос ее звучит тихо. Проклятье! Она стиснула кулаки, и ногти впились в ладонь, но боль отрезвляла. Надо подняться. И спуститься. Быстро. Однако собственное тело вдруг сделалось невыносимо тяжелым, и каждый шаг давался с боем. Кресла… она сама выбирала их… и эту обивку, с розами и райскими птицами, заказывала… а низенький длинный диванчик с резными ножками, удобен… Евдокии ли не знать, сколь удобен… и если присесть на мгновенье, просто перевести дух. День хлопотный выдался. Ночь и вовсе бессонная почти… это логично, что она устала. Она ведь женщина. Обыкновенная женщина. С револьвером. Тяжелый какой… зачем он нужен здесь, в доме? Кто будет угрожать Евдокии? Да и негоже благородной даме да при револьверах… княгине будущей… Дом нашептывал о том, что безопасно. Спокойно. Сонно. Спит прислуга на третьем этаже. И конюх Васька, который повадился захаживать на кухню, к молоденькой поварихе… она тоже спит, легла на столе, забыв про тесто, а то, злое, пыхает, норовит выползти из миски. Не слышат. Спит брехливая собачонка, прикормленная на конюшне. Спит и Геля, которая вечно жалуется, что мыши шубуршат… и втайне принесла кота, а хмурая экономка, которая и с Евдокией говорила так, что Евдокия чувствовала себя виноватой, разрешила кота оставить, если тот не будет спускаться на господские этажи. Она спит с котом на руках, который вовсе не спешит охотиться на мышей. И смуглая рука экономки некрасиво свесилась, она и сама накренилась, того и гляди, упадет, но и тогда не проснется. И если так, то стоит ли сопротивляться? — Стоит, — сказала Евдокия не дому, но тому, что поселилось в нем. И тронула княжеский перстень. Стало легче. Быть может, именно потому она до сих пор на ногах? Как бы то ни было, но Евдокии удалось подняться, пусть и с немалым трудом. И до спальной комнаты дойти. И даже выйти, прижимая к груди добычу — Лихославову рубашку, которую должны были отнести в прачечную, но не отнесли… К счастью не отнесли. А внизу ее ждали. Как вошли? Когда? Или не вошли, но были уже здесь? И Евдокия остановилась на лестнице, разглядывая незваных гостей. Те же молча глядели на Евдокию. — Чем могу помочь? Монахини. Белые рясы, перепоясанные грубою веревкой, и белые же платки. Молчаливые сестры? Что надобно им, отвергнувшим мирскую жизнь, в перерожденном доме Евдокии. Трое. Крупные, некрасивые, и яркая белизна одежд, почему-то не спасает, но лишь подчеркивает синюшный цвет лиц, которые странным образом похожи одно на другое, будто бы монахинь этих сотворили под единым божественным прессом. — Зря ты вернулась, — Богуслава вышла из тени, или скорее тени выпустили ее, но не отпустили совсем, прилипли к подолу, протянулись по полу лиловым шлейфом. — И зря не поехала… все могло бы быть гораздо проще. Евдокия провернула кольцо. — Он мне не изменяет. Молчание. И монахини не спускают с Евдокии взгляда. Глаза пустые, не глаза — пуговицы, которые пришивают на лица тряпичных кукол. Они и сами — почти куклы. Откуда Евдокия это знает. — Ты выдумала любовницу. Зачем? — Просто так… — Нет. Евдокия не верила этой женщине, единственной живой среди кукол. — Я тебе не нравлюсь… — И не могу себя за это винить, — усмехнулась Богуслава, поднимая руку. В ладони ее свернулся пыльный клубок сумрака, который потек сквозь пальцы, вязко, медленно, провисая тонкими нитями — паутиной. — Я от тебя тоже не в восторге, — слабость отступала. То ли то, что поселилось в доме, обессилело, то ли гости его спугнули, а может появление кого-то живого, кто самим своим видом вызывал злость, придавало Евдокии сил. — И да, ты не упустишь случая указать мне мое место. Но вот выдумывать эту историю с любовницей… искать встречи… а я почти тебе поверила. Нет, слишком сложно для дурной шутки. Тебе надо было, чтобы я отправилась по тому адресу. А я… — Подвела. Испугалась? — Чего? — Правды, — она перевернула ладонь, позволяя сумраку стекать свободно. — Все боятся правды. Решила, что твой муженек и вправду завел любовницу… что счастлив с нею… а тебе врет… ты бы этого не пережила, да? — Не знаю. И надеюсь, что не узнаю. Зачем ты здесь? Зачем здесь они? — Неверный вопрос. За кем. Она отряхнула руку, и сумрак разлетелся каплями грязи, Евдокия едва — едва успела юбки поднять. — Если бы ты осталась в доме, все было бы немного иначе… возьми. Конверт. Темный конверт, перетянутый бечевой. И красная сургучная нашлепка, которая в полумраке глядится чрезмерно яркой. — Если ты действительно не боишься правды. — Правды — нет. А вот очередной лжи… — Не возьмешь — не узнаешь, — Богуслава дразнила ее, а Евдокия ясно осознала: с конвертом или нет, но ей не позволят уйти. А она… Бежать? И как знать, только ли монахинь Богуслава привела с собой… револьвер, конечно, неплохое подспорье в родственных спорах, но стрелять по божьим сестрам как-то неудобственно… да и выйдет ли из этой стрельбы толк? Одна против четверых… в лучшем случае, против четверых. Нет, не стоит спешить. Надобно потянуть время, пока она хочет играть с Евдокией… а там, глядишь, и Себастьян объявится. Должен же был посыльный его отыскать. — Давай, — Евдокия спустилась на ступеньку. И еще на одну. К конверту прикасаться, право слово, брезговала, потому как даже на вид бумага гляделась грязной, липкой. Но Евдокия себя пересилила. Сухая. И сургуч плотный. Печать знакома, такая у Лихослава имеется… Треснул не сразу. Богуслава следила за Евдокией жадно, и губы облизывала, предвкушая… что? Очередную пакость? Письмо на первый взгляд писано было рукой Лихослава… и на бумаге, которую Евдокия заказывала… целая стопка такой, глянцевой, с водяными знаками и выдавленным гербом князей Вевельских, лежала в кабинете. Кто угодно мог взять. Дорогая супруга… …он никогда не называл ее так, чересчур уж чинно, правильно, как надлежит обращаться к супруге в письмах, не важно, любишь ли ты ее, ненавидишь, либо же испытываешь столь обыкновенное для людей твоего положения безразличие. |