Книга Когда возвращается радуга. Книга 3, страница 33 – Вероника Горбачева

— В том-то и дело, что свободно. Но, Август, я не представляю себе жизни с Филиппом де Камилле. Он такой… педант, такой сдержанный… Хотя последнее объяснимо. Думаю, сопротивляясь столько лет привороту, он настолько привык держать чувства в узде, чтобы никто не догадался о его страданиях, что теперь эта сдержанность стала частью его самого. И всё же…

— Могу сказать одно: это не должно тебя пугать или отталкивать. Кстати, в дипломатической службе такая черта очень полезна; семейная же жизнь, скажу тебе откровенно — сплошная дипломатия. Поэтому, Ирис-ханум, если тебе вдруг понравится некто, наделённый этим редким, я бы сказал свойством — не спеши делать выводы. Но неужели это всё, что тебе в нём не нравится?

— Ах, Август, как ты не понимаешь! Он согласился жениться на мне по приказу!

Огюст Бомарше испустил глубокий вздох, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, якобы в глубоком изнеможении. И даже ладонью от Ирис прикрылся. Затем хитро выглянул одним глазом.

— Ирис-хану-ум! Крестница! Мой бывший «подарок», ау!

Оторопев, девушка неуверенно улыбнулась.

— Почему ты об этом вспомнил?

— Да потому, дорогуша, что за вольной жизнью за спиной своего уважаемого мужа ты о многом забыла. А вот теперь — возьми и представь: могла ли ты сопротивляться воле султана, отправившего тебя в качестве дара… да кому угодно? Он ведь мог презентовать вас с подругами и приезжим купцам из Чайны, и кому-то из визирей, или послать в Тартарию, страну вечного снега… Вспомни-ка те времена.

Он выпрямился. Сбросил напускную шутливость:

— «В мешок — и в Босфор». Помнишь? Попробовала бы ты тогда слово сказать против!

Ирис побледнела.

— Но Франкия — цивилизованное государство, и Генрих не стал бы…

— Да. Османия также считает себя по праву и цивилизованной, и высокоразвитой империей. Но привычки власть имущих везде одинаковы, поверь мне. Никто, конечно, нашего Филиппа не утопил бы в Сене, но… государям не перечат. Иногда из-за того, что методы воздействия у них всё-таки есть — такие, как плаха и тюрьма, а иногда — просто из-за верности. Мужчина, нарушивший присягу, недорого стоит. И, написав прошение об отставке, Филипп понимал, что балансирует на лезвии ножа; однако решился на это. Что само по себе заставляет задуматься.

— Ах, Август!

Ирис бездумно взяла с подноса на столе персик, повертела в тонких пальцах. Вернула назад.

— А ведь ты прав, — сказала чуть слышно. — Я тоже знаю, что такое — повиноваться. Думаешь, Тамерлан отпустил меня просто так, по доброте душевной и исполняя волю покойного друга? Нет, он хочет обезопасить своих детей, своих маленьких шахзаде. Марджина ведь скоро опять родит. Его детям не нужны конкуренты на османский престол, а ими могли бы стать мои сыновья…

Бомарше подобрался.

— Кровь Баязидов?

— Да.

— Кажется, я понимаю. И он отослал тебя не просто с глаз долой?..

— Я должна была сменить веру и выйти за христианина. Мои дети в этом случае все примут святое крещение.

— А по нынешнему закону о престолонаследии претендовать на трон может лишь тот, кто рождён в «истиной вере»… Вот оно что. Ирис, надеюсь, сроки, которые он установил для тебя, не слишком жёсткие?

— Через два года после отъезда из Константинополя я должна, если не родить, то быть беременной от мужа-христианина.

— Иначе…

— Султан пошлёт за моей головой. Будь уверен, он это сделает.

— Не сомневаюсь… — прошептал Бомарше.

— А теперь… — И она выпалила то, о чём совсем не собиралась говорить: — Теперь мне нужно как-то объяснить капитану Джафару, что я не могу стать его женой, потому что он… О Аллах… прости, Август, это я по привычке. Потому что тогда султан пришлёт за его головой, это уж точно.

Огюст Бомарше вытаращил глаза.

— Однако! Джафар-ага? Наш доблестный капитан, он просит твоей руки? Что я слышу?

После очередного сбивчивого рассказа и даже демонстрации письма со стихами-газелями потряс головой, в изнеможении оттёр пот со лба и попросил чего-нибудь прохладительного.

Он пил мелкими глотками шербет, напряжённо раздумывая, а Ирис глядела на него, как на свою последнюю надежду. Она, конечно, была и неболтлива, и достаточно скрытна, и если когда обсуждала свои трудности, то лишь с самыми доверенными… женщинами. Но сегодня ей так нужен был мужской совет!

Наконец Огюст отставил чашу. Потянулся за салфеткой.

— И при всём при этом ты говоришь, что сердце твоё незанято… Я так понимаю, что ты впервые столкнулась с ухаживанием, как таковым, и растерялась, так? Бедная малышка… Тебе, растущей совсем в ином обществе, ни разу не побывавшей на балах и вечеринках, где царит ни к чему не обязывающий флирт, всё это в новинку… Хочешь, я сам объясню ему ситуацию?

— Ах, нет!

Вопреки опасениям Бомарше, его подруга не закраснелась, выдавая тем самым возможное влечение к капитану, но досадливо поморщилась.

— Лучше, если я сделаю это сама. Это будет как-то… честнее. Но для этого нам надо встретиться.

— Но ты ведь не собираешься пойти одна?

— Разумеется. Со мной будет Али. И уж, будь уверен, он не отойдёт от меня ни на минуту.

Бомарше потёр подбородок.

— Знаешь, Ирис-ханум, ты вот говоришь, что не видишь будущего с Филиппом… а я, откровенно говоря, вижу твоё будущее с этим мужланом. Солдафоном, чего уж там… И каким же я его представляю? В первую очередь — ты мне представляешься, снова запертая в гареме. Причём, куда более закрытом, чем у первого мужа, ибо человек, привыкший командовать днём и ночью на корабле, вряд ли в собственном доме будет мягким и терпеливым; он наверняка установил для домашних такую же дисциплину, как на флоте.

Ирис опустила голову, вспомнив властные замашки Али-Мустафы, племянника покойного мужа. Об этом она и не подумала.

— К тому же…

Огюст поколебался.

— Он, конечно, человек военный, и это многое объясняет в его поступках Но знаешь ли ты, как по его приказу расправились с пиратами, теми самыми, что похитили маркизу де Клематис и были потом выловлены из моря после шторма? Чёрт побери! — Прервав сам себя, он сердито отмахнулся. — Зря я про это. Тебе лучше не знать подробностей. Одно скажу: по мне — так лучше было бы их просто повесить. Справедливость справедливостью, а излишняя жестокость уподобляет нас тем, кого мы осуждаем. Жестокость, Ирис-ханум. Не хочу сказать, даже помыслить о том, что он будет с тобой хотя бы резок. Возможно, для него ты на всю жизнь останешься неприкосновенна, и он будет боготворить тебя; но ничто не помешает ему обращаться с другими по своему разумению. Боюсь, в будущем тебя ждёт много разочарований, согласись ты связать жизнь с этим человеком.

— Август! — выдохнула Ирис в ужасе. — Неужели он…