Онлайн книга «Когда возвращается радуга. Книга 3»
|
Когда кухня, наконец, опустела, Кизилка, вспрыгнув на стол, невозмутимо напился из чаши с водой и принялся умываться, чем вызвал у своей хозяйки приступ неконтролируемого смеха. Она хихикала, пока, наконец, не залилась слезами на плече у верного Али. И позволила отвести себя в садик, где всегда чувствовала себя хорошо среди любимых деревьев и трав. Нубиец хорошо помнил уроки почтенного Аслан-бея: у каждого мага — свои места Силы и покоя. У цветочной феи это сад, лес, земля… Именно там ей гораздо легче прийти в себя. Потом она, успокоившись, долго сидела на скамье, ещё помнившей пышные юбки королевского платья. Бездумно поглаживала льнущую, подтянувшуюся к её рукам пышную траву, и думала: а ведь она волновалась не только из-за исхода поединка, устроенного, чтобы наказать её обидчика. Ей вдруг стало страшно потерять… Филиппа. И поняла, что в который раз за эту ночь назвала его просто по имени. Неужели он стал ей небезразличен? И всё потому, что вызвался отстоять её честь, призвал её обидчика к ответу, не смирился с королевским приговором? Или таким образом он всего лишь… От нежданной мысли словно обдало морозом. …лишь исполняет другое повеление Генриха, прокладывая, таким образом, путь к её сердцу? Она сердито тряхнула головой. Приказы приказами, король королём — а всё же Филипп де Камилле не походил на угодливого верноподданного, стремящегося исполнять приказы обожаемого монарха любой ценой. Аннет в рассказе о подслушанном разговоре между Генрихом и графом обмолвилась, что Камилле дерзил, вёл себя, в общем-то, не слишком уж почтительно и даже собирался подать в отставку. И вообще… В нынешнем поединке он доказал, что отваги и дерзости ему не занимать, и под маской вечно спокойного уравновешенного флегматика бьётся отважное сердце. Такой Филипп… да, пожалуй, мог даже нравиться. Он не пел ей сладких песен. Не слагал стихов. Не взывал поминутно: «Богиня!» и не бросал пламенных взоров. Просто был рядом, когда мог, и без раздумий приходил на помощь. А эфенди учил: «Суди человека по делам, душа моя!» Ах, как всё сложно… Оказывается, уже светало. Ирис вздохнула, подставила лицо первым солнечным лучам… и поняла, что совершенно не хочет спать. Должно быть, она и впрямь научилась и вовремя пополнять резерв, и разумно тратить Силу. А, возможно, и набирает постепенно мощь, развиваясь, как маг. Если уж Назар со своим побратимом, попав под крыло брата Тука, открыли в себе удивительные способности, то ей, ученице прославленного лекаря, практикующей фее и травнице, тем более прямая дорога к развитию. А вот интересно, что сказал бы де Камилле, узнав… Минуту. Да ведь он знает, что она фея. И ещё ни разу не показал своего неодобрения. Даже сдержанно восхитился её способностями — там, в лесу, когда ей удалось получить чудесный эликсир. А у Джафара она так и не спросила о его отношении к магии. Потому что догадывалась об ответе. Кажется, она задремала прямо на скамейке. И почти не помнила, как Али перенёс её в дом, как хлопотала над ней Фрида… А после полудня, когда, так и не дождавшись новостей от Бомарше, она решила навестить его сама и даже принялась за сборы — граф Филипп де Камилле прибыл к ней лично. Вошёл в небольшую гостиную, спокойный, сдержанный, как всегда. Безупречный. Лишь правая рука несколько скованна в движениях… Отчего-то Ирис разволновалась. И в то же время порадовалась, что на ней — новое платье, изысканное, не слишком открытое, удивительно ей шедшее и оттеняющее её рыжую гриву. Однако, должно быть, от волнения заговорила не о погоде или о чём-то несущественном, как принято в обычных светских беседах, а спросила, несколько стесняясь: — Вы, должно быть, прибыли за Наннет, господин граф? — А она у вас? С ней всё в порядке? И за невольно дрогнувший голос, за неподдельное волнение на лице Ирис сразу же простила ему все давнишние обиды. В сущности — незначительные и пустейшие. — Очень рад. А я-то полдома организовал на поиски… — пробормотал Филипп. Вздохнул глубоко, словно на что-то решаясь. — Что ж, прекрасно. Не знаю, что привело её в ваш дом, но… рад, что всё обошлось. Нет, госпожа Ирис, я к вам не только из-за этого. Он осторожно выложил на стол «Жемчужину Востока», блеснувшую драгоценными камнями — Не знаю, откуда вы узнали о дуэли, как вы смогли мне помочь, а главное — зачем, но… Я пришёл поблагодарить за всё. Коротко поклонился. Добавил, не поднимая глаз: — И проститься. *** — Государь отсылает меня, — пояснил Филипп. — Это из-за дуэли? Сердце Ирис так и упало. Ещё вчера она и представить не могла, насколько это короткое слово «Проститься» ошеломит, поставит в тупик, разозлит, опечалит… Должно быть, как всякая девушка на её месте, она поджидала совсем иного: пусть не объяснений в чувствах, но хотя бы… Чего? К объяснениям она, впрочем, не была готова. Но вот просто встретиться, поговорить, не отводя глаза, улыбаясь друг другу… Она поздравила бы его с победой в поединке, восхитилась бы, ужаснулась и, возможно, набралась смелости, чтобы напомнить о долге. Да-да, граф задолжал ей прогулку по Лютеции! И давно пора сравнить Роанский Нотр Дам, который он так восхвалял, со здешним, оценить со всех сторон, осмотреть на месте, и слушать, слушать пояснения графа. Ведь у него такой приятный бархатистый голос… И вдруг — бац! Король его, видите ли, отсылает! Если бы маленькая фея присутствовала на решительном объяснении монарха и де Камилле, она, пожалуй, рассердилась бы не на шутку, несмотря на кроткий характер. И неизвестно, как сложилась бы тогда её судьба, судьба монархии, да и благословенной Франкии, честно говоря. К счастью, Ирис в то время занимали совсем иные дела… …Его Величество, утомлённый бессонницей, хмуро выслушивал обстоятельный рассказ… нет, доклад… нет, пожалуй, отчёт о событиях прошедшей ночи, излагаемый Огюстом Бомарше. Отважный галл взял на себя эту миссию: быть гласом, выражающим мнение их троицы — его самого, Филиппа и графа де Келюса. Сообщники — или лучше всё же называть их братьями по оружию? — смирно стояли в сторонке, в углу королевского кабинета, как наказанные, но готовые в любой момент подхватить пояснения друга. В кресле у камина обосновался Великий Инквизитор, весь обратившийся в слух, но за всё время присутствия молодых людей ни промолвивший пока ни слова. Лишь когда Бомарше красочно расписал ужасные и неповторимые крылья бесчестного Сесила, оснащённые когтями, что способны, как оказалось, перерубать посеребренную сталь не хуже освящённого клинка, отец Дитрих поморщился и сквозь зубовный скрежет выдал нечто похожее на «Mea culpa!»[1] и опять ушёл в тень, сведя ладони перед грудью, постукивая кончиками пальцев друг о друга… По мере развития описываемых событий чело короля прояснялось. Дослушав отчёт об освидетельствовании факта смерти, захоронении кучки праха — всего, что осталось от барона Беркли — на освящённой земле монастырского кладбища, о полном удовлетворении результатом дуэли со стороны бриттов и их заверении в совершеннейшем почтении, Его величество встряхнулся и выпрямился на жёстком стуле. |