Книга Очкарик, страница 77 – Катажина Бонда

По окончании вуза оказалось, что ее диплом в Польше не признается. Пришлось пересдавать экзамены. Это заняло целый год. Кинга устроилась кассиром в супермаркет, так как выжить за счет репетиторства в столице не представлялось возможным. Наконец она вернулась в родную Хайнувку и, послушав мать, пошла в школу навестить своих учителей. В учительской она подслушала, что в лицей требуется учитель английского. Директор всегда предсказывал ей прекрасное будущее. Он дал ей ставку. Так круг замкнулся. Она стала учителем английского, так как немецкий здесь был непопулярен. К сожалению, через полгода учительский состав сильно сократили, и она получила лишь несколько часов в неделю, поэтому ей пришлось принять наследство Васи, преподавателя истории Беларуси, ушедшего на пенсию. Кинга, которая когда-то считала себя стопроцентной полькой, сегодня несла в массы белорусскую культуру, обычаи и прививала любовь к родине Якуба Коласа здешней детворе. А чтобы выжить, учительнице приходилось подрабатывать в пиццерии «Сицилиана».

— Только не спеши возвращаться! — крикнул ей вслед Квак и потянул Ивону в дом.

Это был типичный хайнувский дом на четыре семьи из черных бревен с белыми окнами и резной верандой. Старый сад окружал строение. Двор огораживала кладбищенская стена, заказанная в мастерской по камню для кладбища в Миколове, но так и не вывезенная заказчиком. Отец Кинги купил ограждение за символическую цену и раскрасил бело-розовыми веселенькими узорами. Когда в восьмидесятых рядом строился новый микрорайон Мазуры, старый Косек, отец Кинги, не согласился продать свою землю, и пятиэтажки встали по периметру его двора. Высокая стена не обеспечивала достаточной анонимности, поэтому он дополнительно посадил вдоль нее ряд елей, которые очень быстро поперли вверх и теперь походили на приличный лесок. Сейчас на этом ранчо в самом сердце города жила Кинга. Лучшего убежища было не сыскать. Все думали, что после смерти Косека дом пустует.

Ивона подогрела Кваку суп. Поставила на стол свежеиспеченный кекс. А потом села к нему на колени и принялась гладить по голове.

— Болит? — Юрка указал на забинтованную руку.

Она кивнула.

— Так ты мог и меня подстрелить, — прошептала Ивона.

Он нагнулся и трепетно поцеловал ее повязку, словно это была святая реликвия.

— Ничего, все нормально, — рассмеялась она. — До свадьбы заживет.

Он прижал лицо к ее груди и прошептал:

— Не знаю, что бы было, если бы с тобой что-то случилось. Ей показалось, что он всхлипнул, поэтому она обняла его и спросила:

— Как долго мне придется сидеть здесь?

— Разве тебе здесь плохо? — Он посмотрел на ссадины на ее лице. — Считай, что это каникулы. Тебя нет ни для кого, кроме меня.

Ивона растрогалась. Она позволила себя ласкать. Однако когда он расстегнул первую пуговицу на ее блузке, она стала жаловаться.

— Ни телевизора, ни Интернета. Даже телефона нет.

— Сразу бы поймали сигнал.

— Ну, так организуй мне новый номер.

— Я работаю над этим, — отшутился он.

У Ивоны промелькнула мысль, что Квак, как всегда, на мели. Она пригляделась к нему, с трудом сдерживая разочарование.

— Петр знает?

Кивок.

— Назначено вознаграждение.

— Пятьдесят или сто?

— Пятьдесят. Все тебя ищут.

— Жаль, что не сто, — вздохнула она. — Старый жмот. Как тебе удалось пробраться сюда?

Квак не ответил.

— Ты ей доверяешь? — Он указал на фото Кинги с родителями, стоящее на комоде.

— А что, есть варианты? Я теперь одна из вас. Белоруска.

Квак отодвинул тарелку. Ивона спросила, не хочет ли он добавки. Тот покачал головой.

— Ты знаешь, что та машина была паленая?

— Краденая?

— Люди говорят, что она связана с какими-то давними убийствами. Надо было утопить ее в болоте. В ней будут наши следы. А та баба на голубой тарантайке, что там оказалась, — из полиции. Из-за нее могут быть проблемы.

Ивона задумалась. Встала, подошла к окну. Отодвинула занавеску, осмотрелась, а потом задвинула шторы. Бордовый бархат почти совсем не пропускал в комнату свет.

— Не жалеешь?

Квак подошел к ней, обнял. Она положила голову ему на грудь. Долго не отвечала.

— Все пошло не так, как планировалось.

— Если мне не придется провести здесь всю жизнь, то нет. — Она вынула из его внутреннего кармана телефон. Юрка пытался забрать его, но Ивона, смеясь, сбежала. — Или живи здесь вместе со мной.

Квак забрал у нее мобильник. Сунул в карман, застегнул молнию.

— Я ей не доверяю. — Он опять указал на фото Кинги.

— Ты никому не доверяешь.

— Даже тебе? — съязвил он. — Опять начинаешь. Это я так тогда ляпнул. Со злости, не подумав.

— Мне ты должен доверять. Я гарантия того, что мы выживем.

— Я опасаюсь того, что он может опять пытаться…

— Сплюнь! — Ивона выпрямилась.

— Шутка.

Он взял спортивный рюкзак, который принес с собой, и начал доставать из него мужскую одежду. Потом вытянул кожаный комбинезон и старый блондинистый парик.

— Что, теперь я должна переодеться в телеведущую Кристину Лоску? — обеспокоенно спросила Ивона.

— Мы уезжаем.

— Когда?

— С минуты на минуту. — Он улыбнулся.

Ивона почувствовала томление в низу живота. Кажется, она опять в него влюбилась. Он был совершенно безбашенным. А она — дурой, но чувствовала она себя с ним просто божественно. Таких эмоций ей не мог дать никто другой.

— Мама знает?

— Нет.

— А Петр?

Квак помолчал.

— Сама ему скажешь. Он ждет нас у моей матери. Он привезет деньги.

Ивона резким движением сдернула с себя платье, схватила комбинезон, расстегнула на нем молнии. Квак подошел к ней, когда она запуталась в рубашке. Обнял за талию, поцеловал в грудь над бюстгальтером. Она засмеялась, борясь с одеждой, но поддалась его ласкам.

— Думаю, десять минут ничего не решат, — шепнул он.

Комбинезон упал на пол. Ивона отодвинула тарелки. Квак поднял ее легко, как будто она совсем ничего не весила, и посадил на стол. Она откинулась на спину и закрыла глаза, когда Квак зубами стащил с нее трусики и сунул голову между ее ног.

Они не слышали, как во двор въехал автомобиль. Водитель резко затормозил и вышел из машины. Не выключая двигатель, он подошел к колодцу и заглянул в него. Тот был совершенно сухой. Мужчина бросил в колодец некий сверток. Пакет, в котором он хранил предмет, аккуратно сложил и спрятал в карман. Сверток, по-видимому, был довольно тяжелый, о чем свидетельствовал глухой стук о дно колодца. Потом мужик нарисовал голубой краской герб «Погоня», хотя был не совсем уверен, литовская или белорусская версия у него получилась, так как никогда особо в этом не разбирался. Подумав, он дописал на кириллице: «Резать ляхов». Закончив, сел за руль и уехал, оставляя на траве едва заметные следы протектора.