Книга Обман, страница 23 – Джонатан Келлерман

– Сиденье еще теплое. Поджаривали здесь кого-то до меня?

– Чувство юмора – полезная штука, мистер Хауэр.

– Для вас я – Рико. Как защитный механизм чувство юмора грозит наименьшим ущербом.

– Что вам сказали по поводу нашей встречи?

– Позвонила секретарша доктора Хелфготта и сообщила, что Элиза Фримен мертва и что полиция хочет побеседовать с некоторыми преподавателями.

– Вы хорошо знали Элизу Фримен?

– Постольку-поскольку.

– По нашим сведениям, у вас с ней была интрижка.

– Интрижка? Вот ведь глупость!

– То есть ничего подобного не было?

– В буквальном смысле – глупость. Интрижка! Можно подумать, мы с ней заговор готовили. А мы лишь занимались с ней сексом. – Хауэр недоверчиво покачал головой. – И только из-за этого я здесь? Из-за обычного секса?

– Женщина, с которой вы занимались сексом, мертва.

– Я что, похож на некрофила? – Хауэр усмехнулся.

– Уточняю, – произнес Майло. – Теперь эта женщина мертва.

– Да, прискорбно, но я ничего и не скрываю – мы с Элизой неоднократно занимались сексом, просто для взаимного удовольствия. Мы же с вами – мужчины, для нас тут нет ничего удивительного. Будь на вашем месте женщина, я бы еще понял; женщины склонны примешивать чувства к чисто физическим ощущениям. Но мы же не такие, как они?

– Вы преподаете психологию?

– Да, и обожаю этот предмет, – согласился Рико Хауэр. – Рано или поздно думаю написать диссертацию.

– А что еще вы преподаете?

– Историю общества – годовой курс, по полгода на девятнадцатый и двадцатый века. Факультативный семинар по городской культуре и короткий суперфакультатив «Бедность и борьба с ней».

– Суперфакультатив?

– Награда для особо старательных учеников, – Хауэр подмигнул. – В виде дополнительных домашних заданий и многостраничных рефератов.

– Похоже, вы изрядно загружены, – констатировал Майло.

– Человек, который любит то, что делает, загружен не бывает – только увлечен.

– Ага… и это относится к сексу с Элизой?

– Совершенно верно, лейтенант. Мы оба были весьма этим увлечены, я бы даже сказал – глубоко вовлечены в процесс.

– И как часто вам с ней случалось быть глубоко вовлеченными?

– При малейшей возможности… Простите, я опять начал болтать языком. Мне все это сильно действует на нервы.

– То, что вы находитесь здесь?

– Нахожусь здесь и обсуждаю с вами смерть Элизы. Которая, надо полагать, была не самой естественной, иначе меня сюда не пригласили бы… Простите мне этот телеологический экскурс.

Майло протянул ему свою карточку.

– Надеюсь, ей не было больно, – Хауэр вздохнул. – Элиза не любила боли.

– Она сама вам это сказала?

– Да, и со всей определенностью: «Я не выношу боли, Рико».

– По какому поводу случился разговор?

Энрико Хауэр положил ногу на ногу. Белые шелковые носки, настолько тонкие, что сквозь них просвечивали смуглые щиколотки, резко контрастировали с черными джинсами.

– Видимо, вы подумали о садомазохизме, что я хотел ей сделать больно в процессе секса… Нет, лейтенант, мы разговаривали уже после коитуса. Элиза повела себя очень по-женски. Многие из них в этот момент заводят разговор о себе.

Заговорщическая улыбка. Майло никак на нее не отреагировал. Хауэр повернулся ко мне, надеясь на отклик, но я сделал вид, что вообще здесь ни при чем.

– Я только хотел сказать, – поспешил исправиться Хауэр, – что Элиза стала рассказывать о своем детстве. Отнюдь не безоблачном.

– То есть?

– Отец ее не любил. Думаю, оттого у Элизы и развилась потребность в заботе и повышенная ранимость. Той ночью она хотела объяснить, что в свое время вырвалась из неблагополучной семейной ситуации и не горит желанием ее повторять. Отсюда и «я не выношу боли». Я вижу в этом маниакальное отрицание, попытку Элизы убедить себя в собственных силах. С другой стороны, желание превозмочь свой негативный опыт – это шаг в правильном направлении, так что я не стал ей перечить.

Хауэр посерьезнел.

– Ей не хватало заботы и ласки. Я бы даже сказал, что поиск ласки был краеугольным камнем в ее сексуальном поведении. Потому-то у меня – мороз по коже при мысли, что кто-то плохо с ней обошелся. Смерть насильственная?

– На данной стадии мы не хотели бы разглашать подробности.

– Понимаю, – Хауэр кивнул. – Вполне разумно.

– Но от вас она видела только ласку?

– Лейтенант, я человек, который стремится делать женщин счастливыми. Чем им приятней, тем и для меня больше удовольствия.

– То есть, если женщина попросит сделать ей больно, вы с радостью подчинитесь?

– В определенных рамках – да, только Элизе такое и в голову не пришло бы.

Майло перевернул страницу своего блокнота. Энрико Хауэр с безмятежной улыбкой смотрел на сад через окно.

– Вам нравится работа в Академии?

– Пока что да.

– Планируете сменить ее?

– Вообще-то я не любитель однообразия. Несколько лет назад доехал на мотоцикле от Сан-Диего до Панамского канала. Вскоре после этого отправился в Мьянму – то есть в Бирму – на сухогрузе. Американцев там не очень-то жалуют, но я благополучно продержался две недели. Изучал обезьян на Гибралтаре. А также мелодии фламенко в Андалузии – не как гитарист, а скорее как историк.

– Значит, рано или поздно можно ожидать, что вы снова сорветесь с места в поисках приключений?

– Жизнь – это одно большое приключение.

– Откуда вы родом? – вступил я в разговор.

– Из страны, где итальянцы говорят по-испански и считают себя немцами. – Улыбка. – Из Аргентины. Но я предпочитаю Америку. Страну неограниченных возможностей.

– Таких, как диссертация по психологии?

– Или должность в мозговом центре крупной корпорации. Или еще десять лет преподавания для талантливых, но несколько закомплексованных старшеклассников. – Хауэр взмахнул рукой. – Никогда не знаешь, где окажешься.

– На какую тему вы планируете диссертацию?

– Я хотел бы достичь высот как психотерапевт.

– По-моему, диссертация предполагает предварительное научное исследование, – заметил я. – Во всяком случае, так говорит мой двоюродный брат; он – тоже психолог.

– Я проведу исследование того, как достичь высот в психотерапии. И напишу главу-другую о влиянии психотерапевтического дискурса на эффективность суггестивного гештальта.

Бессмысленный набор слов; я с важным видом кивнул.