Книга Ленька Пантелеев, страница 42 – Алексей Пантелеев

— Мама! — закричал Ленька. И сразу увидел мать, а рядом с нею — Нонну Иеронимовну и какого-то незнакомого старичка в белой панамке. Тиросидонская стояла, опираясь на зонт, и с гневом смотрела на приближающегося мальчика.

— Ха-рош! — воскликнула она.

— Ага! Нашелся? — обрадовался старичок.

— Безобразник, ты где был? — накинулась на Леньку мать.

Он ждал этого. Он знал, что его будут бранить. Но сейчас ему все равно.

— Пожалуйста, прошу вас, — говорит он, опускаясь на постель, — дайте мне пить!..

— Нет, ты все-таки изволь отвечать мне, негодный мальчишка: где ты пропадал? В конце концов это переходит всякие границы. Мы искали тебя по всему дому, перебудоражили всю гостиницу…

— Ну, где? Ну, ты же знаешь, — бормочет Ленька. — Гыжика искал.

— Какого Рыжика? Где ты его мог искать? Он давно здесь, давно принес воду… Между прочим, ты знаешь, сколько времени ты его искал?

— Дайте же пить! — умоляет Ленька.

— На, на, пей, разбойник, — говорит, появляясь откуда-то, Тиросидонская.

Ему подают большую эмалированную кружку, в которой колышется, ходит кругами черная, пахнущая свежестью вода. Зубы его стучат о железо. Горло сводит судорогой.

— Где же ты все-таки околачивался? — спрашивает учительница.

— Представьте, оказывается этот противный мальчишка полтора часа искал Рыжика!

— Искал Рыжика?!

Ленька допил воду. Голова его клонится к подушке.

— Оставьте, не мучьте меня, — говорит он, закрывая глаза. — Никого я не искал. Я ходил за водой.

— Куда??!

Ленька не видит, а скорее чувствует, как мать всплескивает руками.

— Боже мой! Нет, Нонна Иеронимовна, вы подумайте! Один! В город! На Волгу! За водой!! И с дифтеритом! У него же дифтерит!

— Ха-рош! — повторяет учительница, но на этот раз не так свирепо, пожалуй, даже с некоторым одобрением. — Ну и как? Достал?

— Нонна Иеронимовна! — хнычет Ленька. — Оставьте меня, пожалуйста. Я спать хочу.

Голова его глубже вдавливается в подушку. Ему кажется, что на минуту он засыпает. Замелькали перед глазами дома с мертвыми окнами, падающий фонарный столб, бородатый офицер в пенсне, фаэтон с поднятыми к небу оглоблями…

Но вот он чувствует, как на лоб ему легла знакомая теплая ладошка.

— Нонна Иеронимовна, милая, взгляните, пожалуйста, — слышит он встревоженный голос матери.

— Что такое?

— Вам не кажется, что у него жар?

Другая, шершавая, не по-женски грубая рука трогает Ленькину голову.

— А ну вас!.. Полно вам, тетенька! Какой там жар! Устал безобразник, набегался, вот его и размочалило. Оставьте его, пусть поспит часок-другой.

— Постойте, а где же кувшин? Ведь он уходил с кувшином.

«Ни за что не скажу, — думает Ленька, стискивая зубы. — Она с ума сойдет, если узнает».

— Газбился, — говорит он, уткнувшись носом в подушку.

— Та-ак, — смеется Нонна Иеронимовна. — Хорош водонос, нечего сказать!..

— А это что такое? Что это еще за банка? Нонна Иеронимовна, посмотрите.

— Оставьте, — говорит Ленька и, нащупав рукой бидончик, прижимает его к себе. — Не трогайте, пожалуйста. Это богдосская жидкость.

— Батюшки! А это что такое? Александра Сергеевна, взгляните! Что это там течет?

Ленька быстро садится и открывает глаза. Из карманов его сыплются, жиденькой струйкой текут на стеганое одеяло, а оттуда на пол зеленовато-коричневые зернышки.

— Что это такое? — с удивлением спрашивают обе женщины.

Ответить на этот вопрос не так просто.

— Это я купил, — говорит Ленька, подгребая рукой зернышки. — Это есть можно.

— Есть можно?

Тиросидонская нагнулась и внимательно разглядывает сквозь очки Ленькины трофеи.

— А ты знаешь, между прочим, что это такое? — спрашивает она.

— Нет, не знаю.

Старуха долго и густо хохочет.

— Дурачок ты, дурачок. Это же конопляное семечко!

— Ну и что ж, что конопляное?

— А то, мой друг, что добрые люди канареек этим семечком кормят!..

Оказалось, однако, что конопляное семя годится в пищу не только канарейкам. Уже вечером Ленька с аппетитом ел не очень складные, рассыпающиеся, но очень вкусные лепешки, от которых пахло халвой, постным маслом и еще чем-то, что действительно отдаленно напоминало запах птичьей клетки.

А ночью Ленька плохо спал, во сне ворочался, вскрикивал, и Александра Сергеевна, которая тоже не ложилась до рассвета, боялась, не отравился ли мальчик.

Он так и не рассказал ей о том, что он видел и что с ним случилось на ярославских улицах.

…Два дня спустя в обеденный час Александра Сергеевна и Ленька сидели в гостиничном ресторане на своем обычном месте у окна, доедали конопляные лепешки и с наслаждением потягивали стакан за стаканом сладкий, пахучий, одуряюще крепкий кофе.

В ресторане кутила компания военных. За двумя столиками, сдвинутыми вместе, застланными одной скатертью и заставленными бутылками и закусками, сидело человек десять офицеров, в том числе один подполковник и один штабс-капитан. Офицеры были уже сильно пьяны, говорили наперебой, не слушая друг друга, ссорились, хохотали, провозглашали тосты, а пожилой подполковник в расстегнутом френче, привалившись спиной к спинке стула и низко опустив голову, размахивал, как дирижерской палочкой, столовым ножом и густым бычьим голосом пел:

Ар-ружьем на солнце сверрркая,

Пад звуки л-лихих трррубачей,

На улице пыль падыма-ая,

Пррахадил полк гусар-усачей

Штабс-капитан, высокий, лысеющий, большеглазый, с черными усами, несколько раз подходил к столику Александры Сергеевны.

— Вы не скучаете, сударыня? — говорил он, облокачиваясь на спинку Ленькиного стула. — Может быть, так сказать, украсите своим присутствием нашу холостяцкую компанию?

— Нет, благодарю вас, — улыбаясь, отвечала Александра Сергеевна. — Меня вполне устраивает компания, в которой я нахожусь.

— Сын? — говорил он, надавливая пальцем на Ленькин затылок.

— Да, сын.

Через минуту усатый штабс-капитан снова, покачиваясь, шел к их столику. Двумя пальцами он держал за бумажный хвостик большую пеструю конфету.

— Сын, возьми!..

— Я? — сказал Ленька.

— Да, ты.

Ленька посмотрел на мать.

— Ну, что ж, — сказала она. — Поблагодари господина офицера и…