Онлайн книга «Чужая жизнь»
|
– Ну этим ты меня не отговоришь. Ирина вдруг опустилась со стула на колени и поползла к дивану. – Верочка, Христом Богом прошу, не ходи, Дима же, он приехал, он будет, ты знаешь, как я, а тебе он зачем, у тебя и так парень, ты знаешь, как я, а ты придешь, он меня не увидит, всё, без вариантов. – Да не приду я. – Точно? – Сто пудов. С колен встань. Я ж не икона. – Спасибо. Поднялась. Только что в пол не поклонилась. – Эй, – Верка остановила ее уже у двери. Сказала в худую спину: – Погоди. Отворила шкаф, обе створки. Здесь и материнские хранились вещи, и Веркины, и Сонькины. Мать говорила: коммунальный шкаф. Когда-то в самом раннем детстве Верка играла здесь в купе, и в купе этом всегда стояла глухая ночь. Одна узкая полоса света сочилась из-за неплотно прикрытой дверцы. Отец объяснил, что надо оставлять щель для воздуха, и было как-то раз дело, когда Верка щель не оставила, затянула дверь намертво, так ей хотелось тогда умереть, но ничего не вышло, воздух все-таки проходил, и слава богу, поплакала и вышла. – Смотри, – сказала Верка, – платье. Ни разу не надевано. Такое платье – огонь. – Синее же. – Синий огонь. К твоим глазам – атас. Германское, отец прислал, я его носить не хочу и не буду, только место занимает. – Да нет, ты чего, Верка, зачем это. – Примерь. – Я потная. – Щас все потные. Ну. – Отвернись. Верка ушла к окну. Смотрела на яблоню с серебряными листьями, иные уже облетали. Жалко стало яблоню и всё живое. – Ну. Верка обернулась. – Очень. Ирка молчала, глаз от себя в зеркале не отрывала. – Не пожалеешь? – Этого я не умею, о вещах жалеть. – Я скажу там, что ты приболела. – Ничего не говори. И про платье не говори, что от меня, зачем? – Ты прям ни разу не надевала? – Даже не примеряла. Матери пообещала, что не выкину, лишь бы не плакала. – Не простишь отца? – Не твоя тема. Ирка ушла с платьем в хрустящем пакете, а Верка послонялась по комнате. Окно закрыто наглухо, но воздух все-таки горчил и был мутным. Верка вышла в сад, на воле поначалу казалось полегче, и она принялась поливать из шланга измученные растения, и ей казалось, что они ее благодарят. И растения, и мелкие твари, и сама земля. Верка выволокла из чулана старую раскладушку, легла в тень, под яблоню. Полотнище провисало, лежать было неудобно, но Верке ни вставать не хотелось, ни шевелиться. Она посмотрела на неподвижные листья, опустила руку и потрогала влажную после полива траву, закрыла глаза. Прислушивалась к звукам. Дальний гул Ярославки. – Костя! Костя! Да откликнись уже, Костя. Шшшш. Что за шшшш? Шиш? Кому шиш? Соседи поливают, вот что. Надо сильнее, чтобы дождь, тогда дышать. Верка очнулась в сумерках. Футболка прилипла к потному телу. Пить. Верка повернула голову. На крыльце сидела кошка и смотрела. Пить. Это она просила. Верка повернулась на бок и опрокинулась вместе с крякнувшей раскладушкой в давно уже просохшую траву. Пили, Милка из плошки, Верка из кружки. Остатки Верка плеснула себе на лоб. – Который час? – спросила Милку. И погладила маленькую голову. «Шесть тридцать», – пришел ответ из-за соседского забора. Радио. Или телевизор. Неважно. Рано для сумерек. Это всё дым. Съедает пространство и время. – Милка, айда в дом. В доме показалось легче. Не напрасно мать окна задраила. Верка вынула из холодильника колбасы. Себе ломоть, кошке ломоть. Включила ноут. Посмотрела пару серий про живых мертвецов. В начале третьей, когда он вдруг поворачивается – провалы на месте глаз, рот сгнил, – Верка услышала глухой мерный стук. Не то чтобы напугалась, но к окну подобралась крадучись. На крыльце стоял в ослепительной рубашке собственной персоной Димон. Димыч. Дмитрий Олегович. В дом не пошел. Сказал, что подождет на крыльце. Сказал, что обещал всем там привести ее. – Именинник на коленях просил, умолял. Верка, конечно же, отнекивалась, но, по правде сказать, без напора, для порядка (отец говорил: для блезира). – Уломал. Злыдень. – Я жду. – Жди. Стоял на крыльце. Ничто не шевелилось в маленьком саду. – Зачем ты куришь? – кто-то говорил. – Дыши воздухом, разницы – ноль. Верка решила одеться попроще, не сверкать. Футболку только сменила, духами материнскими прыснула. Подумала, отворила буфет, выбрала кружку с Гагариным на боку. Шли они с Димоном долго, ничуть не спеша. Мимо пятиэтажек, за пруд, через спортплощадку. Димон рассказывал, как он там в Питер врастает. Верка слушала, улыбалась. За эту ее улыбку, точнее, полуулыбку, Димон когда-то прозвал ее Джокондой. Но называл так редко. И не на людях. – Джоконда, а ты чего? – Ничего. На бюджет не прошла. Еще попробую. – Пройдешь. Ты умная. – Я рассеянная. – Соберись. – Ну да. Обошли старенькую, проржавевшую «Ладу», поглядели в ее пыльное зеркало. – Говорят, ты в больнице сейчас? Это правильно. Это пройдешь. На заочный – точняк. Мертвых видела? – Видела. Они дошли до Пожарки. Там на конечной стоял автобус, пустой, с распахнутыми дверцами. Водитель в кабине с опущенным стеклом читал книгу. – Небось, детектив. – «Война и мир». – Спросим? – Нет. – Не хочешь знать? – Нет. – Верка, а приезжай тоже в Питер. – У меня парень здесь. – Слыхал. Молча добрели до Колькиного дома, который тоже был одноэтажный, как у Верки, но побольше, поновее, и участок при доме был побольше. Грохотала музыка из распахнутых окон. – Я домой вернусь. – Нет, Верка, нет. Я Кольке обещал. – А ты не обещай в другой раз. На. Подари ему кружку от меня. Скажи, чтоб достиг высот. Как Гагарин. Она шла улицей одноэтажных домов, и музыка грохотала уже в отдалении. В круглосуточном магазинчике Верка взяла ледяного пива. Устроилась недалеко, на автобусной остановке, забралась на лавку под козырек. Как в пещеру. Сидела, потягивала пиво. Время было – сколько-то было. Телефон Верка позабыла дома, не посмотришь, спрашивать не у кого, да и нет охоты. |