Онлайн книга «Чужая жизнь»
|
Темно. Ночь. Машина притулилась на той стороне у тротуара. Музыка бухает и ахает. Мать бы сказала: бедные соседи. Выпила Верка пиво. Пожалела, что взяла только одну бутылку. Можно бы и сходить, да нет, нет. Жарко. И запах гари ото всего, от собственных волос. Прокатили две машины, одна за другой, такси. Света в салонах нет, окна опущены, смех, говор. И третье такси. Смех, говор. Сидит Верка. Музыки вроде бы уже и не слышно. Ничего. Ни ползвука. Глухо. Шаги. Ба, Колька. Прямо по дороге рассекает, по обочине, и руками размахивает. Верка его не окликнула, не шелохнулась. Прошел, и слава богу. Воздух тяжелый, хотя место открытое. Гаражи на той стороне, а за ними уже поле. Верка легла на лавку навзничь, руки за голову заложила, ноги согнула в коленях. Собака подошла, обнюхала. – Иди, – повелела Верка. Ушла. Животные Верку всегда слушались. Признавали. Шаги. Колька. Возвращается. Не пустой. Пакет в руке, вдруг с пивом. Верка свистнула. Негромко. Но Колька услышал, остановился, насторожился. Приблизился, заглянул под навес. – Пиво? Раскрыл пакет. Хлеб. – Вер, а чего ты? Пойдем ко мне. – В толпу не хочу. – А нет толпы, свалили все. У Димона самолет или поезд, не помню, провожать, короче. – Поезд, наверно. «Сапсан». – Наверно. – А кому ты хлеб тащишь? – Отцу. Приедет после смены, поест, он без хлеба ничего не ест, даже кашу. – И мороженое с хлебом? – Мороженое не любит. Пошли, Вер, там больше никого. – Еда есть еще? – Полно. Мать, знаешь, сколько всего: салаты, пироги, мясо. – А волшебный тортик? – Это пожрали. – Ну, даже не знаю, я думала тортиком соблазниться. – Верочка, а ты пирогом соблазнись, там, знаешь, какой пирог! Лимонный! – А чего ж его не прикончили? – А я придержал. На утро. В спокойной обстановке. Верка посидела на лавке, покачала ногой. Колька стоял, как проситель, ждал. – А кофе? – Есть! Настоящий. У меня кофемашина. Я тебе такой сварю, ни в одном кафе! Верка усмехнулась, встала и пошла маленькой улицей. Колька, как раб, как пес, – поспевал по обочине. – Отца боишься? – Чего? Нет. – Хлеб ему побежал покупать. – Что мне, трудно? Я отца понимаю. Ему достается. И матери. Я их жалею. – Ты, Колька, хороший человек. – Я? Нет. Но я стараюсь. – А я не стараюсь. – У тебя и так выходит, без стараний. – Не знаю. Я не заморачиваюсь. Дом Колькин стоял в глубине участка, за вишневыми деревьями. В распахнутых окнах – глухая тьма. И вдруг вспыхнул свет. Верка и Колька замерли у калитки. – Кто там? – прошептал Колька. – Может, родители? – прошептала Верка. – Да нет. Как? Зачем? – А чего ты окна не затворил? Как-то это на тебя не похоже. Такой основательный человек, вдумчивый, за хлебом пошел для папы, и вдруг окна. – Да я думал проветрить, надымили. – Сейчас такой воздух, что не проветришь. – Сейчас как раз ничего воздух. Хрупкий стеклянный звяк донесся из открытого окна. – Интересно, – сказала Верка. Отворила калитку и направилась неслышными шагами по траве к окну. И в это самое время в раме освещенного окна показался парень. Рот его лоснился и жевал, глаза на широкоскулом лице щурились. Стоял он спокойно, развернув могучие плечи. – Кабан, – сказал Колька. – А, – сказал парень. – Вот ты где. И узкими острыми глазами резанул Верку. Еды и вправду была пропасть. Мать Колькина расстаралась. Смололи много, и столько же осталось, если не больше. Колька выложил хлеб, Кабан вынул складной нож с широким бесшумным лезвием, настрогал враз буханку и принялся уминать с хлебом и подтаявший холодец, и оливье, и селедку под шубой, и соленья, и картошку, отваренную целиком. Водку Колька принес ледяную из холодильника, и Кабан опрокинул одну стопку, и другую, ей вслед. Подливал и Верке, она не отказывалась. Колька пил безжизненный яблочный сок из кружки с Гагариным. Знакомство было короткое. Колька представил: – Вера, одноклассница. Кабан, то есть Серёжа, вместе работаем. – И как тебя лучше называть, Кабан или Серёжа? Вел он себя свободно. – Почему я опоздал, – сказал Кабан, с хрустом пожирая острую корейскую морковь. – Подарок искал. Бутылку не купишь – трезвенник; а чего ты любишь, не знаю. Ну, думаю, может, рубашку тебе купить, всяко пригодится. Потом думаю, да что я, девчонка, рубашки дарить, подарю тебе тысячу рублей и купи себе сам, что хочешь. Что и делаю. Держи. Владей. – Спасибо. И Колька подобрал выложенную Кабаном тысячную бумажку, свернул и упрятал в карман летних светлых брюк. – Долго же ты думал, – заметила Верка. – Нет. Думал я быстро. Но много. Потому что возник вопрос номер два – в чем идти. Девушки будут. Хотелось понравиться. Так что я побрился и почистил зубы, принял душ. Но что надеть – не придумал. На улице не продохнешь, дома не продохнешь, в машине та же хрень. В то же время напялить шорты и майку – косяк. Рубашка с коротким рукавом. Это мысль. Но у меня нет рубашки с коротким рукавом. Тащиться в магазин? Ладно. Брюки. Какие-нибудь летние. У меня нет. Шорты и джинсы. Есть еще костюм в полоску, но это уже на похороны, причем на мои. Время шло, я злился, магазин закрылся. Решил, так и надо, не пойду никуда. Народу полно, все чужие, все незнакомые, кроме, понятно, именинника. Твое здоровье, друг. Включил телевизор, залег на диван, смотрю какую-то муть, засыпаю и просыпаюсь практически вечером. Думаю, как странно прошел день. И зачем я здесь лежу? Хочу к людям, и какая разница, в шортах я или при галстуке. Которого, к слову, у меня нет. И я, как вы понимаете, еду. Подхожу к дому и слышу великую тишь. Что странно. Окна все открыты, за окнами тьма. Туда ли я притащился? Стучу в дверь. Тихо. А пахнет из открытых окон сытно. А я голодный. Дай, думаю, хоть взгляну, что там. – Здоров ты языком молоть, – сказала Верка. – Исключительно под действием алкоголя. И Кабан налили себе еще стопочку, и Верке налил стопочку. Колька смотрел на Кабана с восторгом, а на Верку со страхом и обожанием. |