Онлайн книга «Лиса в курятнике»
|
Корни молодой травы вытянут из земли отраву, и трава погибнет, но вместо нее вырастет новая, и люди не заметят перемен. Разве что вода родниковая покажется им куда как сладкою… Духи окружали Лизавету. Они касались ее призрачными ледяными крыльями, и она щедро платила тем, чем могла, — силой своей. Жизнью… и еще болью. Заберите. Унесите. Избавьте. Духи обещали покой, но Едэйне Заячья Лапа говорила, что верить им нельзя. Там, за краем мира, все иначе. Там небо низко, а земля высоко, и черное солнце катается на острых иглах. Лизавета моргнула. И, разжав руку, выпустила бубен. А после силой своей, остатками ее разорвала нить между мирами: не след тянуть в Явь холод мертвый. Этак все исправленное испортить недолго. И миры разошлись. Расступились, выпуская Лизавету, оставив ее наедине с человеком, который пристально вглядывался в ее лицо. Собственное же его текло и менялось, что вода в реке. И было ложью. Теперь, соприкоснувшаяся с миром иным, Лизавета могла видеть ложь. И та ее удивляла. А еще обижала, о чем и сказала она. Человек же прижал палец к губам и произнес: — Никому не говори… Она кивнула и… Лизавета очнулась уже в коляске. В чужой коляске. Этот экипаж был напрочь лишен изящества, зато пахло в нем кожей и табаком, а еще молоком и медом. — Пейте же, — велели ей, поднеся флягу к губам. — Не капризничайте, а то выгоню… И Лизавета послушно сделала глоток. Питье было сладким… а Едэйне после камлания оленью кровь пила, но если Лизавета сейчас крови попросит, ее неправильно поймут. — Вам не говорили, что баловаться непонятной магией опасно для здоровья? — Она понятная, — возразила Лизавета. И голос был неприятно сипл. — А вы… вы… притворяетесь! — Она прекрасно помнила, кого увидела под невзрачною маской мелкого чиновника. — И вам не стыдно? — Ничуть. Он поддержал флягу. — Надеюсь только, вы не станете распространяться? — причем произнесено это было таким тоном, что Лизавета явственно осознала: распространяться об увиденном действительно не стоит. — Вот и умница, — сказал Димитрий, князь Навойский и второе после наследника лицо в империи. — А сейчас вы отправитесь отдыхать… — Но… — Там и без вас справятся, тем более что вы и без того помогли… где, к слову, научились? — На Севере. — Лизавета допила молоко. Холодно. Божечки, как же холодно… будто она принесла холод с собой, и… ее, кажется, знобило, а еще выглядела она преотвратительнейшим образом. Грязное платье, мокрые чулки… ботинки… где ее… — Погодите, — на плечи лег мятый пиджачишко, — сейчас полегчает… А голову сдавили теплые руки. — Закройте глаза и расслабьтесь… Его сила была хмельной, что молоко с медом… то самое теплое молоко с медом, вкус которого ощущался на языке. Его сила была теплой. Ласковой. Она щекотала Лизавету и… И шептала, что стоит расслабиться, закрыть глаза, отдохнуть… И кажется, Лизавета поддалась, потому как второй раз она очнулась уже у дворца. И стыдно стало. Она не просто спала. Она забралась на бархатное сиденье с ногами, изрядно оное сиденье испачкавши, а Димитрий укрыл ее пиджаком. И голову на коленях своих пристроил, что было совсем уж неприлично. Только почему-то Лизавету эта неприличность совсем не смутила. — Как вы себя чувствуете? — поинтересовался князь, убирая руку за спину. И почудилось в движении его нечто по-мальчишески хулиганское. — Нормально. Кажется. Я… простите… я уснула… — Целителю мы вас все одно покажем. Она попыталась было сесть, но голова закружилась… а ведь Едэйне после камлания уходила в свой шатер, и три дня никто не смел приближаться к нему, кроме девочек, избранных ею в ученицы. Теперь понятно. Слабость была… оглушающей. То есть Лизавета прекрасно ощущала собственное тело, но вот управиться с ним… ничего не болит, а рука будто свинцовая, и каждый палец к земле тянет. — Покажите, — согласилась она. И глаза закрыла. А что, если она так и останется не парализованной, но слишком слабой, чтобы хотя бы на ноги встать? Экипаж стоит. Давно стоит? — Два часа, — подсказал Димитрий. — И вы… — Не бросать же вас в одиночестве… — Не бросать, — согласилась Лизавета. Мысль об одиночестве казалась тошнотворной. А еще хотелось сладкого или вообще чего-нибудь. В животе неприлично заурчало, а Димитрий вдруг подхватил ее, усадил. — Дойти вы не дойдете… в таком случае держитесь. Он выбрался из экипажа, а после с легкостью подхватил Лизавету на руки. — В следующий раз, когда вздумается заняться чем-то подобным… — его неправильное лицо вновь почти соскользнуло с настоящего, — озаботьтесь сопровождением… — Обязательно. — Вы рисковали! Он шел и ворчал, но как-то не зло… и Лизавета объяснила бы… про Север, где свои порядки и девочек, конечно, не учат писать, хотя приходской священник разъезжает по стойбищам, уговаривая… Но зачем девочкам грамота? Их учат песням. Сказкам. И именам предков, вереницы которых прочно удерживают землю привязанной к небу. А еще — правильным словам. Ведь земля слышит, а значит, не только земля… Тот, у кого есть сила, на многое способен. Он приведет рыбу к холодным берегам. И обережет оленьи стада от волков. Он скажет небу проложить пути для птиц и призовет первый снег, на котором зайцы проложат свои стежки. — Надо же… — Князь Навойский остановился. — Интересно… А она, оказывается, говорила вслух. Нехорошо… этак рассказать можно куда больше, нежели Лизавета хочет… А она хочет? Хочет. Она так давно ни с кем не разговаривала. Просто разговаривать — это же такая малость… У нее есть тетушка, но та озабочена лишь приличиями и еще замужеством Лизаветы. И ей неважно, что сама Лизавета замуж не хочет… — Совсем? — Димитрий усадил ее на лавку. Вдвоем. В саду. И у Лизаветы вид совершенно неподобающий, а если кто увидит, то репутации ее придет конец. Не то чтобы она боялась, но… у нее кроме репутации ничего нет. — Не увидит… так, значит, замуж не хочешь? |