Онлайн книга «Лиса в курятнике»
|
— Жаловаться — это хорошо… Пламя соскальзывало с ладони, а пальцы императрицы оставались белы, каменны. — Затеяла все Гуляковская, остальные просто… — Просто, сложно… они уже взрослые. Замуж вот идти могут, детей воспитывать… чему они их научат? Анна Павловна склонила голову, признавая правоту ее императорского величества, но сочла возможным заметить: — Гуляковский-старший давно при вашем супруге советником, не из дрянных, человек обязательный. А вот жену ему нашли по титулу… — А про другое забыли… — Именно. — И дочь? — Всецело супругой воспитана. Она… весьма самоуверенна… батюшка ее в фаворе, оттого и позволяет себе несколько больше, нежели прочие. — Что ж. — Императрица руку из камина убрала. — Чужими заслугами долго жить не будешь… куда их послали-то? — В дом призрения. В тот, помните, откуда жалоба была, что стариков морят? Императрица кивнула. — Подготовь им награды… по достоинству. Кто еще? — Сестры Артемьевы в сиротский приют зашли, имели премилую беседу с директрисой. Чаю попили. Оставили по сто рублей на сиротские нужды и удалились… Весьма собой довольные. Они даже позировали перед этим приютом, сами пригласивши газетчика, что, следовало признать, было довольно ловко. Однако Анна Павловна не сомневалась: и этих ждет достойная награда. — А директриса… — Деньги, думаю, присвоила… у нее старшенький в академию поступил, а еще двое маленьких. — Маг-то хоть сильный? — Изрядный. — Что ж… детей мы не тронем, но и позволить воровать… сама понимаешь. Анна Павловна понимала. И вздохнула. И снова вздохнула, вспомнивши, о чем в городе бают. Ведь мерзость совершеннейшая, а поди ж ты… находятся такие, которые верят и, поверивши, верой своей делают невозможное, облачая ложь дичайшую в правдивые одежды. Надо бы рассказать. Только… Она коснулась блокнота и продолжила: — Феликсова… тоже сиротский приют, но в Замянином дворе. С сиротами беседовать побрезговала, но, попивши чаю, затребовала книги приходные. А после прошлась по всему приюту, и на чердак заглянула, и в подвалы… — Нашла что интересное? Анна Павловна усмехнулась: — Нашла, судя по тому, что директор ей взятку всучить пытался, все две тысячи предлагал, а она в него кофейную чашку кинула и непотребным словом обозвала. Феликсовы давно затруднения испытывают, видать, оттого хорошо приучена считать. — Чудесно… кто еще отличился? — Свяга на Старшинском погосте с сотню душ подняла… Удивленною императрица не выглядела. — Вы для того ее прислали? — догадалась Анна Павловна. — Сами жаловались, что неспокойно стало, отмолить, мол, не выходит. Зато теперь спокойствие будет. Что другие? — Артемьева, которая с нею была, чувств лишилась, а другая бойкою вышла… встала рядом и пригрозила, что если кто из батюшек дернется, то получит пулю прямо в лоб… верней, она не лоб упомянула, но то девице совсем непристойно… — Зато действенно. — Ее императорское величество потерла руку о руку, и золотые лепестки чешуек полетели на подол. — Иные мужики яйца свои куда более головы берегут… стража? — Велено было не вмешиваться, хотя признают, что с трудом удержали. Все ж таки люди были… несколько удивлены, а вид воплощенных душ многих… возмутил. — Чем? Императрица повернулась к зеркалу, которое дремало, ожидая прикосновения. — Боюсь, это была не самая лучшая ваша идея. Пошли слухи, что свяга вашей волей оскорбила мертвых. — Они сами их к земле привязали. — Это верно. И те, кто получил образование, согласятся с вами, однако… — Анна Павловна все же решилась: — В городе становится неспокойно. Кто-то вполне сознательно распускает сплетни, порочащие ваши честь и достоинство. Говорят… Она запнулась, но стиснула кулачки. — Открыто говорят, что вы в силу своего нечеловеческого происхождения ненавидите весь род людской… — И желаю извести? Не бойся. Дурной я была бы правительницей, не зная, о чем говорят подданные. Да, согласна, распускают слухи нарочно. И происшествие многим на руку. Люд темный большею частью поверит… — И что делать? — Ничего. — Императрица все ж коснулась зеркала. И каменная поверхность задрожала, пошла рябью, оживая. — К сожалению, все мы ошибаемся. Стоило послать свягу в другое место. Или не посылать вовсе… боюсь, в этом городе нет места, где не осталось бы неприкаянных душ. Вернее, не было… Охрана? — Просят оставить их подле девиц. Опасаются. — Оставь… еще что интересного? Не то чтобы интересного. Анна Павловна привычно зачитывала о делах чужих, порой не удерживаясь от комментариев. А в зеркале мелькали люди. Вот младшая Гуляковская не слишком искренне рыдает на плече у матушки, а та крутит в пальчиках флакон ароматических солей. И выговаривает что-то резко мужчине вида простого, если не сказать — простоватого. А тот хмурится. Молчит. Недоволен? Многие будут недовольны. И почему-то кажется, что недовольство это — часть плана, но спрашивать Анна Павловна не станет, ибо знает: придет время — расскажут. Баронесса Хирмгольд о чем-то беседует со священником. Нынешний незнаком, хотя, казалось бы, Анна Павловна знала всех, кому выпала честь служить при дворцовом храме. Но нет… молод… пожалуй, чересчур уж молод и непозволительно хорош собой. И держится привольно. Ни тени почтительности. Смирение и вовсе не ночевало… скорее уж складывается впечатление, будто рясу эту черную напялили на человека военного. Напялить-то напялили, а шпоры снять забыли. Вот он взмахом руки прерывает словоизлияния и, склонившись к ручке баронессы, запечатлевает на раскрытой ладони поцелуй. Долгий такой поцелуй. Стыдный. И уши горят, но Анна Павловна смотрит. А зеркало гуляет по покоям… Одна из девиц, полулежа на полосатой софе и почти сродняясь с нею полосатым же платьем, весьма экспрессивно рассказывает… О чем? Как знать! Видно лишь, как меняется выражение прехорошенького личика с растерянного до возмущенного, а после и на испуг… Кто это? Анна Павловна должна была бы вспомнить… Что-то чересчур уж много развелось в последнее время случайных людей, каковых и быть при дворце не должно бы. А вот же были… Прочие красавицы сидят полукружном, ротики приоткрыты, бровки приподняты. На лицах — чистый ужас… |