Книга Лиса в курятнике, страница 78 – Карина Демина

— Если уж ее императорское величество не чурается проявлять милосердие к бедным, то и вам должно быть не зазорно… с вашей-то набожностью…

Хирмгольд скривилась, впрочем, быстро взяв себя в руки. А ведь верно подмечено… набожная она, пожалуй, даже чересчур.

Молебны.

Посты.

И ежегодно святым местам поклониться ездит. И главное, большим обозом…

Ее императорское величество сквозь ресницы разглядывала баронессу с немалым любопытством. Она и прежде при дворе являлась, хотя и держаться предпочитала наособицу, всем видом своим выказывая мучительную жалость к тем, кто чересчур уж грешен…

Что изменилось?

А ведь святые места… храмы… нет, вера людям нужна, но ведь она разною бывает, а уж служители ее тем паче. И если возвращению императора радовались все, то после… от него ждали чуда, не меньше, что волей своей перечеркнет он годы Смуты и возродит империю во всем былом ее величии.

Восстановит дворянское право.

И вольности исконные.

И…

И церковную десятину вернет, а с нею и все, из церквей бунтовщиками изъятое. Он же постановил все, у бунтовщиков изъятое, в казну передать, а уж что из этой казны пришлось города восстанавливать, хлеб покупать, нанимать целителей и магов, чтобы возродили поля…

Останавливать эпидемии.

Отстроить деревеньки.

Дать подъемные и помочь семьям, потерявшим кормильца, а таких было не тысячи и не сотни тысяч — миллионы.

Нет, храмы и погодить могут, в отличие от людей.

Не всем понравилось.

А после и реформы, которые император проводил жестко, и люд, уставший от войны, принимал, не из понимания, но из страха, что Смута вернется… Не вернулась. Реформы же… сколько отыщется тех, кто решит, что прежде было лучше?

Что с наследником сладить будет проще, чем…

А ведь баронесса в девичестве Бурлякова. Род весьма древний, почтенный, из тех, которые всегда у трона были — то ли опорой, то ли стражей, но Смута изрядно пошатнула их власть, восстановиться-то восстановились, однако ныне представляли лишь тень былого могущества.

Ее императорское величество протянула баронессе корзинку.

— Мне кажется, — произнесла она тихо. — Что тем, кто красив, богат и успешен, не след забывать о других… что Господь…

Ресницы чуть дрогнули, ибо эта вера была все же не совсем понятна, хотя за годы жизни среди людей императрица привыкла играть и в веру тоже.

— …завещал быть милосердным ко всем детям своим. И мне лишь хотелось, чтобы особы юные показали себя наилучшим образом. Я не сомневаюсь, что воспитанные примером родителей…

Северцова отчетливо фыркнула.

— …они послужат примером многим… ибо человек должен помогать человеку.

Дамы зашелестели, видно споря с весьма сомнительным сим высказыванием. Ее императорское величество поднялась.

— Не стоит забывать, что именно бедность и несчастья подданных наших некогда стали причиной многих бед, и если мы сейчас малым делом способны предотвратить грядущую Смуту, то не стоит ли того ради переступить через гордыню?

Останавливать ее не посмели.

Лишь Северцова громко сказала:

— Одной молитвой, даже вашей, милая Бесси, сыт не будешь…

В покоях императрицы было жарко. Горели камины и свечи, установленные в старинных семирожковых канделябрах. Сидела в кресле Анна Павловна, задумчиво перелистывая странички своего блокнотика.

При появлении ее императорского величества она поднялась, причем сделала это без лишней спешки, с обычным своим достоинством. Блокнотик положила меж канделябров, вздохнула, помахав перед лицом растопыренною пятерней.

— Все одно не понимаю, как вы эту жару переносите, — сказала она с легким укором. — И свет этот… может, все же пусть протянут провода?

— И поломают мне все стены? — Императрица Веревия упала в освободившееся кресло и потянулась с немалым наслаждением. — Даром, что ли, я эту красоту растила?

Яшмовые стены лоснились, будто маслом смазанные. И всякий раз мнилось, что рисунок менялся, будто медленно, неуловимо человеческим глазам текли каменные волны, складываясь в преудивительные картины.

— Да и со свечами мне привычней.

Анна Павловна ловко и весьма споро вытаскивала из золотых волос булавки, порою погнутые, порой и вовсе поломанные, уже не удивляясь тому. Бледные пальчики ее расплетали косы, высвобождая пряди. И те, благодарные, цеплялись за руки освободительницы.

— Хорошо-то как… — Императрица тепло весьма жаловала и ныне в кресле, поставленном аккурат перед камином, от души наслаждалась жаром пламени, который люди сочли бы чересчур уж горячим.

Неуместным посреди лета.

— Недовольны? — поинтересовалась Анна Павловна, но больше для порядку, потому как сама распрекрасно понимала: довольных не будет.

Понимающих — и то, если найдутся всего пара человек. И может, действительно стоило бы попроще? Пусть бы спели там, станцевали, сыграли на клавесинах, выказывая простые, незатейливые домашние таланты. Опять же, конкурс акварелек провести или стихов… стихи еще в альбомы записать можно, на долгую, так сказать, память.

А они тут с благотворительностью неуместной.

— Недовольны, — согласилась императрица с улыбкой. — Но здесь так легко забыть… забыться…

Она провела пальчиками по наборной поверхности столика. Сложенный из нескольких пород дерева, украшенный перламутром, он был роскошен.

— К сожалению, слишком мало осталось тех, кто еще помнит Смуту и не желает ее повторения. Прочие же… прочие шепчутся о том, как было хорошо до Смуты…

Гребень вновь скользил по волосам, и те рассыпались золотым покрывалом, растекались по шелку одеяния, по атласу обивки, по ковру и камню пола, становясь частью сложного узора его.

— Однажды они уже уцелели… чудом, но во второй раз чуду случиться не позволят.

Это Анна Павловна и сама понимала. Более того, порой ее несказанно удивляли и, что уж тут говорить, злили эти человеческие упрямство и глупая уверенность, что на сей раз все будет иначе. Что если поднять бунт, небольшой такой бунт, только чтобы власть переменить, то все обойдется малою кровью.

И власть переменится.

И вольности вернутся. И подлое сословие с радостью примет возвращение древних обычаев. А если и не с радостью, то кому какое дело?

— Лучше расскажи, что там? Вернулся хоть кто? — Императрица вытянула руку, почти сунув ее в огонь, но пламя лишь ласково коснулось ладони, на которой проступила золотая чешуя.

— Вернулись… — Анна Павловна отложила гребень и взяла в руки блокнотик. — Гуляковская, Игерникова и Завихина наотрез отказались покидать экипаж. Громко заявили, что будут жаловаться.