Онлайн книга «Темнота в солнечный день»
Меня жангала пать паит, трума… Бест веше ле, ли бов разбе, Юр компанейро барле ка, о ка… В какое-то время Митя прижал к себе Марину – нисколько не нахально, с той чуточкой вольности, которую медляк дозволял. Марина не противилась, сдвинула ладони от его плеч к шее, что тоже было вполне позволительной вольностью для девушки. А там и обняла за шею, чуточку придвинулась – опять-таки в традициях приличного медляка, так, чтобы не коснуться грудью. Они танцевали под «Жангаду», под «Две звезды», под «Есть только миг в этом мире бушующем». Митя не был настолько самонадеянным, чтоб вслед за некоторыми считать себя знатоком женской души (а иные любили похвастать этим взрослым мастерством), но чувствовал, что их куда-то несет, что-то было в движениях Марины, в ее расслабленной покорности. Бывают такие моменты, которые чувствуешь очень остро. Даже голова чуточку закружилась. – Митя, – тихонько сказала Марина. – А одиннадцать уже есть? Он снял левую руку с ее талии, глянул на свои японские со светящимися стрелками: – Без двадцати. А что? – У меня тут за стеной кто-то вредный живет. Вчера включала не так уж и громко после одиннадцати, так он по трубе стучать начал. – Это не вредный, а вредная, – усмехнулся Митя. – Вредная такая тетка. Я ж и ей телеграммы возил. Она видит примерно как твоя Тоня, и все три раза заставляла удостоверение показывать, хотя могла бы запомнить. Для порядка, говорит. Такая может… – Он прислушался к заключительным аккордам «Снег кружится». – Ну, еще одну успеем. Моя коронка, между прочим. Личное танго. – Это как? – Сейчас… Называется «Параллельные миры». А там совсем иначе, Кто здесь смеялся – плачет и жалится богам. Кто здесь шутом при троне — там королем в короне. Все это – Там… – Это ведь ты поешь? – Ага, – сказал Митя. Кто умер здесь – там вечен. Здесь грустен – там беспечен. Не холоден твой взгляд. Там не бывает вьюги, там помнят друг о друге И все грехи простят… – Нравится? – Хорошая песня. Там нас не ранят сплетни, там теплый дождик летний грусть гонит от ворот. И беды там не рыщут. Но не попасть, дружище, нам в мир, где все — совсем наоборот… – А почему твое личное танго? Митя сказал с некоторой гордостью, но и чуточку настороженно: – А потому что я ее написал. – Ух ты! Здорово! Ты еще и поэт? – Да какой из меня поэт, – сказал Митя. – Так, балуюсь… – Все равно здорово. Ты у меня будешь первый знакомый поэт. А мне что-нибудь напишешь? – Обязательно постараюсь. – Ой… Выключай, а то эта ведьма опять начнет, точно тебе говорю. И стены вроде толстые, а все равно кажется, что у нее четыре уха… – Ну, в таком случае два и оторвать не грех, лишние останутся, – усмехнулся Митя. – Да нет, ушей у нее только два, я видел… Выключил магнитофон и вернулся к Марине, стоявшей на том же месте, сказал бодро: – А танцевать и без музыки можно, правда? – Правда, – тихо отозвалась Марина. И вновь обняла его за шею. Митя негромко напевал ей на ухо: Никого не пощадила эта осень, даже солнце не в ту сторону упало. Вот и листья разлетаются, как гости, после бала, после бала, после бала… Что вполне сходило и за мелодию, и за медляк. Правда, танцевали недолго: Марина вдруг остановилась и, не убирая рук с его шеи, сказала совсем тихо: – Митя, ты ведь за мной ухаживаешь… Вопросом это ничуть не прозвучало. – Думаешь? – ответил он. Она засмеялась: – Да это каждая девушка поймет… Я с тобой уже неделю общаюсь, ясно же… Деликатно очень, бережно – за что спасибо, – но ведь ухаживаешь? Он решился. И сказал, не отводя взгляда от ее загадочного и очаровательного в полумраке лица: – А если да, то что? Неужели за тобой ухаживать нельзя? Или ты против? Тогда только скажи. – А если скажу? Мите почудились в ее голосе легкие дразнящие нотки. – Как ты скажешь, так и будет. Скажешь – уйду сразу. Скажешь – насовсем… – Насовсем не надо… Сейчас уходи… а то я глупостей наделаю. Никакого приказного тона, а вот некая беспомощность присутствовала… Словно она боялась не его, а себя. – Ну какие же это глупости? – спросил он как можно ласковее. – И вовсе это не глупости, а жизнь на грешной земле… – Про любовь с первого взгляда говорить не будешь? Столько раз слышала, надоело. – Не буду, – сказал Митя, осторожненько притянул ее к себе, чуть ближе, чем требовали традиции медляка, и Марина не отодвинулась. Теперь Митя чувствовал ее так, что кровь в висках стучала. – Просто… Просто я тебя увидел и остолбенел. Ты одна такая… Русалка… – Ох, Митька… – Что, Мариночка? – Может, я скверная, но я хочу глупостей… Может, потому, что ты – это ты… Первый поцелуй получился неловкий, почти пионерский – они одновременно потянулись друг к другу, и вышло чуточку конфузно. А вот следующие были уже настоящими, долгими, медленными, перехватывавшими дыхание у обоих. Пуговицы на ее платьице и его рубашке расстегивались как-то сами собой. Митя неторопливо, но неуклонно заходил все дальше и дальше, не встречая ни малейшего сопротивления, да и Марина себя вела отнюдь не как благонравная девочка. И сказала в конце концов: – Митя, отвернись на минуточку… Он отвернулся, слышал шелест ее платья, шорох простыней и дождался наконец тихого: – Иди ко мне. Только сначала… ну, сам знаешь… Повернулся, рывком снимая пиджак. Марина лежала, укрывшись одеялом до подбородка. Первая обняла его, и Митя прорвался в сладкое сумасшествие, сначала суматошное, пылкое, потом ставшее гораздо медленнее – тела привыкали друг к другу, осваивались друг с другом, получив первое удовольствие; одеяло куда-то подевалось, но им от этого стало только лучше. Хорошо, что кровать стояла не у той стены, за которой обитала склочная соседка, – Марина оказалась отнюдь не тихоней, а от этих вредин можно ожидать стука по батареям даже в такой момент. Ох, как много всего и разного на скомканной простыне происходило, иногда перемещаясь в другие регионы кровати… Митя испытал немало такого, что с ним раньше не бывало, – что-то знал чисто теоретически, через воспитавшие не одно поколение, как букварь, те самые мутные фотографии, а кое о чем вообще представления не имел и пару раз, к стыду своему, показал себя явным растяпой. Хорошо еще, что Марина его вела, как опытная партнерша в танце, направляла жарким шепотом и откровенными ласками. Однажды он ощутил легонький прилив ревности – кто-то же ее всему этому учил? – но очень быстро эти глупости вылетели из головы. Понять, кто над кем сейчас властвует, он и не пытался – вполне могло оказаться, что как раз Марина над ним, но пресловутое ущемленное мужское самолюбие знать о себе как-то не давало. Ему просто было хорошо, и то, что чему-то приходилось учиться на ходу, только придавало сил, как и отрывистые женские стоны, – и приятно было чувствовать себя их причиной… |