Онлайн книга «Самшитовый лес»
А как я ее ревновал! Боже мой, как я ее ревновал! Мы были одногодки, но я был мальчишкой, а она взрослой девушкой. Нам уже было по семнадцать лет. На нее обращали внимание все, а на меня только она одна. Я до сих пор не понимаю, что она нашла во мне. Мы любили друг друга. Это выяснилось, когда мы готовились к экзаменам за девятый класс. В этот день мы с учительницей Анастасией Григорьевной должны были повторять пройденное. Но я не стал повторять пройденное, а услышав свист за окном, пробежал по партам и выскочил в окно со второго этажа прямо на кучу угольного шлака. Я сам научил Катарину свистеть в два пальца. Мы пошли в Измайловский парк, где в летнем кинотеатре еще шел «Большой вальс». Катарина его очень любила. Особенно то место, где вдруг странный, гибкий, как хлыст, человек в клетчатом сюртуке пролетал по столикам кафе на эстраду и взмахивал длинными руками. Я люблю тебя, Вена! — вскрикивал он высоко и пронзительно. И в ответ ему вскрикивали смычки. Горячо, неизменно… Взметывались на экране белые рукава. Летели в танце высокие женские ноги. Пол качался, как в бурю, и волны юбок плескались пеной кружев. А высокий певец на эстраде все махал руками и пел, пел, сверкая из-под усов белыми зубами, и хищно изгибался в такт Большому вальсу. Мое чувство нетленно. Я в Вену влюблен… И горячие женские глаза оглядывались с экрана хмельно и тревожно. Потом толпа вываливала из дверей кинотеатра на горячий асфальт, толкаясь и смеясь, и гремел в репродукторах старый гимн веселой Вены, где еще и слыхом не слыхали о фашистах. Мы вышли из толпы на песчаную дорожку, которая вела туда, где среди зелени деревьев искрился и плавился Измайловский пруд и колыхались лодки. Мы услыхали крики издалека. – Лешка!.. – кричали. Группа ребят и девочек стояла на дорожке с велосипедами и махала руками. – Это наши, – сказал я. – Пойдем к ним. Мы подошли к ребятам. – Мы твой велосипед пригнали, – сказали они. И унеслись по шоссе. Мы с Катариной пошли по дорожке. Она погладила никелированный руль. – Как покататься хочется! – сказала она. – На. – Я не умею. – Эх ты! – У меня никогда не было велосипеда. – А-а. Мы пошли, держа велосипед с двух сторон. – Знаешь что, – говорю я, – прости меня, я дурак… Знаешь что, давай я тебя на раме покатаю, хочешь? Катарина радостно кивает головой. Я подвожу велосипед к скамейке. Она встает на скамейку и садится на раму, свесив ноги в одну сторону. Я разгоняю велосипед. Катарина вцепляется в руль и смотрит вперед. Я вскакиваю в седло и выезжаю на дорогу. Мы не сообразили. Катарина оказалась в моих объятиях. Рядом с моей щекой – горящая щека девушки. Шоссе идет чуть-чуть в гору, и я с усилием кручу педали. Вероятно, поэтому я начинаю тяжело дышать. Велосипед движется медленно. Мы едем молча. – Катарина, я тебя… – говорю я, – …давно хочу спросить. Дорога ползет нам навстречу. – О чем? – спрашивает Катарина. – Откуда ты знаешь русский язык? – спрашиваю я бодрым голосом и совсем не о том. – А-а… – говорит Катарина и переводит дух. – Его мой папа знает с молодости. – Как с молодости? – удивляюсь я с облегчением. – Он в России в плену был. И потом в Интернациональной бригаде. – Это же в Испании, – говорю я. – Интернациональная бригада. – Нет. Сначала в России была. – Я не знал, – говорю я. – Значит, первая? – Нет, – говорит Катарина. – Первая в Парижскую коммуну была. В ней русские участвовали. Я с трудом верчу педали. Мы поднимаемся в гору. – Ты все знаешь, – говорю я. – А я ни фига. Учусь-учусь – и все ни фига… Ну, теперь буду читать только нужное. К черту всякую технику! – Не смей, – говорит Катарина и поворачивает ко мне лицо. – Если ты меня… уважаешь, не смей! Лицо Катарины очень близко от моего лица, и мне трудно управлять велосипедом. – Ты очень много знаешь, – говорит Катарина. – Это я ни… ни фига не знаю… Вы бы послушали, как она осваивала новые слова. Помереть можно, до чего у нее все это здорово получалось. – Тебя даже ученый профессор знает, – говорит она. – Владимир Дмитриевич? Это он отца знает. – Ну и что же? Раньше отца, теперь тебя. Он же тебя хвалил, думаешь, я не знаю? Если б не ты, я бы радисткой не стала… второго класса. – Радисткой, – говорю я. – Это для детей. Она сразу отворачивается. – Все где-нибудь участвовали, – говорю я. – Видели стоящую жизнь. Один только я как пентюх. Я перестаю вертеть педали, гора окончилась, и начинается спуск. Велосипед набирает ход. – Знаешь, как я тебе завидую… – говорит Катарина. – Эх ты! – Прости меня, – говорю я привычно. – Я дурак. Мы мчимся под гору по ровному Измайловскому шоссе, которое, вообще-то говоря, называется шоссе Энтузиастов. Деревья и зеленые заборы дач проносятся мимо, сливаясь в мутную полосу. – Я тебя люблю, – говорю я. – А ты? Шоссе летит на нас серой лентой. – А ты?.. – говорю я. Волосы Катарины отдувает ветром мне в лицо, и я плохо вижу. Она слышит над ухом мое тяжелое дыхание и делает движение соскочить с велосипеда. Но она сидит в кольце моих рук, лежащих на руле. Руль начинает вихлять, и объятие становится сильнее. Впереди показываются ребята и девочки, стоящие у дороги. – А ты… – говорю я, – скорей… Катарина дрожит и нащупывает носком туфельки переднюю вилку. «Дзинь» – вылетают четыре спицы. Я жму на тормоз. Велосипед останавливается на самом краю кювета. Я отпускаю руки, и она соскальзывает на землю. Мы стоим, тяжело дыша и не глядя друг на друга. Подбегают ребята. – С ума сошли! – кричат они. – Чуть не расшиблись! Девочки окружают Катарину. Парень наклоняется к колесу. – Четыре спицы, – говорит он. – Теперь не поездишь. У тебя что, тормоз отказал? – Да, – говорю я. Постепенно страсти утихают, и мы все движемся по дорожке, ведя в руках велосипеды. Мы с Катариной идем последними. Некоторое время мы молчим. |