Онлайн книга «Самшитовый лес»
– Это Майори. Мы приехали, – сказал Барбарисов. – Нравится? – Да. От всей дороги у Сапожникова осталось только стеснение от незнакомого говора, серый блеск реки, перепутанный с гулом моста, и за окнами – налетающий шум листвы. А теперь они проходили вдоль редких заборов, а за ними красивые дома и деревья, и урны для мусора не стояли на земле, а висели на заборах, как почтовые ящики с оторванными крышками. Фонтан с чугунными рыбами, навес концертного зала, сырой воздух, трепет теней на асфальте, рай земной. – Дай мне сумку. А вон там пляж. Мы сейчас придем, – сказал Барбарисов. Сапожников увидел дрожащий блеск на желтой стене, обогнул дом и увидел море. Оно было огромное, до горизонта, темное, сине-зеленое, расписанное белыми барашками. Сапожников задохнулся и пошел по пляжу проваливаться ботинками в светлый песок. Немногие мужчины в шерстяных плавках и женщины в бикини лежали на песке, грелись, а если кто стоял загорелый и нарядный – было видно, что ему холодно. Но все они были физически подкованные и закаленные хорошей жизнью. Летела живая чайка, и ветер заваливал ее на крыло. Сапожников дышал и дышал, он моря сто лет не видел, и ему стало почему-то обидно, и он вернулся с пляжа на старое место. – Здравствуйте, – сказала девочка в клетчатой юбке, стоявшая рядом с Барбарисовым, у нее был прекрасный цвет лица. – Здравствуйте. – Ты Глашку зовешь на вы? – спросил Барбарисов. – Ей четырнадцать лет. – Именно поэтому. – Ты же ее видел в Москве прошлый раз? – Господи, конечно, – сказал Сапожников. – Но у нее была коса. – Она ее отрезала недавно. – Ничего, ей идет. – Папа, я есть хочу, – сказала Глаша. – Это значит – пойдем в шашлычную, – сказал Сапожников. – Откуда вы знаете? – Это же ясно. Они пошли по улицам-аллеям, и Сапожникову все хотелось протрещать прутиком по штакетнику, но он только два раза кинул окурки в висячие урны. – Давай мне сумку, – сказал он. – Чего ты ее тащишь? – Мы уже пришли. Обязательно возьмем вина… Надо разрядиться. Ты письмо от Глеба привез? – Да, привез… – нехотя сказал Сапожников. Они вошли в угловую шашлычную и сели за столик у окна. Тень. А на улице ровные одноэтажные дома и магазины. – Вы будете пить целую бутылку вина? – спросила Глаша. – О господи, – сказал Сапожников. Он думал, что Барбарисов возьмет коньяку, и теперь только косился на эту педагогическую бутылку кисленького винца, он даже названия вин не знал, и сказал: – О господи. И стал есть шашлык. – Глаша, ты знаешь, раньше он был меланхоликом, – рассказывал Барбарисов. – В нем было что-то байроническое. – Это оттого, что у меня были грязные ногти, – сказал Сапожников. Он повеселел. Что-то ему начинало становиться почти совсем хорошо, и обида прошла. – Почему? – спросила Глаша. – Так полагалось влюбленным. Меланхолия и грязные ногти. У Сапожникова даже обида прошла. О море он старался не думать. Может быть, он даже еще искупается. Море-то было общее. В крайнем случае он будет купаться в сторонке, чтобы не видели, как у него живот растет. Обратную дорогу Сапожников не запомнил. Потом они долго поднимались на четвертый этаж старинного дома. Блеклые каменные ступени, незнакомый запах на площадках, чугунные перила и хорошие выцветшие двери. А потом вдруг Сапожников вспомнил стихи про юродивого, который позвонил в квартиру за милостыней, а была зима. Солидные запахи сна и еды, Дощечек дверных позолота, На лестничной клетке босые следы Оставил невидимый кто-то. Откуда пришел ты, босой человек? Безумен, оборван и голоден. И нижется снег, и нежится снег, И полночью кажется полдень. – Пойдемте завтра смотреть со мной фильм «Хижина дяди Тома»? – вежливо сказала Глаша. – Ладно, – ответил он. – Вот мы и приехали. Это квартира сестры. Они с мужем на юге. Спать ты будешь здесь. – Прекрасная тахта. – Сделана по заказу, – сказал Барбарисов, застилая постель. – Барбарисов, что это за дамочки на стенках? Ужасные картинки. – Иллюстрации из дореволюционных французских журналов. А может быть, из «Нивы». – Мне они нравятся, – с вызовом сказала Глаша. – Ну, значит, так правильно, – согласился Сапожников. За окном было уже совсем темно. Сапожников заснул и видел во сне нехорошее. А раньше Сапожникову кошмары снились только дома. – Чего ты ждешь от Риги? – спросил Барбарисов наутро. – Развлечений, – сказал Сапожников. – Нормальное чувство командировочного. – Понятно. Сильная выпивка, много красивых баб и сувениры с видами города. – Нет… Просто несколько солнечных дней, минимум выпивки и общество милых людей. И давай начнем разбираться в нашем двигателе. – Нашем? – спросил Барбарисов. Сапожников не ответил. – Кого ты считаешь милыми людьми? – спросил Барбарисов. – Думаешь, я знаю? – сказал Сапожников. – Тебя, наверно. За прохладным подоконником солнечная листва, спокойные крыши. На улицу, на улицу. Тишина, тайна, шелест шагов, вывески и трамваи. Полупустой вагон, синие рельсы, и, может быть, в пролете домов блеснет море. Хорошо бы поселиться здесь навсегда. Тут вошла Глаша. – Папа, я есть хочу, – удивилась она. – Надо же, все время она хочет есть, – удивился Сапожников. – А поздороваться не надо? – спросил Барбарисов. – Доброе утро, – удивилась Глаша. – Доброе утро, – удивился Сапожников. В ушах Сапожникова звенело – утро, утро, утро, – что это их понесло, черт возьми? А, чепуха! Вчерашний день не в счет. Все они встретились только сегодня. Если бы в это утро специалисты засекли время, не пропал бы невидимо рекорд мира по марафону. Ничего не вышло. За сорок минут Сапожников отхлестал десяток улиц, и от свидания с городом остался только портрет Полы Раксы на афише и трамвай, пролетевший с безумной скоростью. Опять зеленые яблоки. Сапожников как с цепи сорвался. Он затормозил и посмотрел на часы. Он не сразу разобрал, где часовая стрелка, а где минутная, мешала длинная секундная, которая отбивала секунды со скоростью пульса. |