Онлайн книга «Самшитовый лес»
– Про любовь? – спросил Володя. – Про любовь. Поэт опять взял простой и спокойный аккорд и сказал отчетливо: – Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов. Володя откинулся. – «Интернационал», – сказал он. – Ага, – сказал поэт. – Это серьезная песня, – сказал Володя и тяжело сглотнул. Поэт кивнул. – Про любовь… – сказал Володя. Потом он заплакал. Мы смотрели на него. – Так сразу не надо было, – сказала я. Потом мы мчимся на такси по ночному Измайловскому шоссе. Белые стволы летят во тьме, белые заборы у дачек – под светом фар все кажется белое. – Где мы? – спрашивает поэт. – Что-то меня развозит. – Шоссе Энтузиастов, – отвечает шофер. – Поживей, пожалуйста, – говорю я шоферу. Тот кивает головой. – Слушайте, козявки, – говорит поэт. – Был бы я настоящим поэтом, я бы написал о велосипедах, что висят в коридорах квартир, и на них некому кататься… Написал бы о пыльных сундуках в коридорах, где хранится одежда девчачья устарелого фасона, которую некому носить, где хранятся учебники старые, и тетрадки, и стенные газеты с карикатурами на мальчиков и девочек, которых нет давно… уже почти пятнадцать лет… – Поживей, – говорю я шоферу, и тот кивает головой. – Как там у Диккенса насчет дилижанса? – говорит поэт. – Ту-ру-ру, – звучит рожок, и мальчики и девочки не возвращаются назад… Как там у Диккенса? – Так и сказано, – говорит Володя. – Ту-ру-ру. – Стоп, – говорит поэт. Площадь закружилась вокруг нас и остановилась. Поэт вылезает из машины и покачивается. – Эй-эй! – Володя выскакивает вслед за ним. – Ничего, – говорит поэт. – Мы еще держимся за стенки. Володя, поди сюда. Подставь свое молодое, полное сил плечо. Володя обхватывает его за талию. – Зачем ты вылез? – говорит Володя. – Слушай, детка, отведи меня к автомату, поскольку я бывший автоматчик… Дай пятнадцать копеек, – говорит поэт. – Сейчас, – говорит Володя. – Сейчас. Шаркая ногами по асфальту, они добираются до телефонной будки, и поэт протискивается внутрь. Володя выгребает мелочь. – Катя, дайте монетку. Я выскакиваю из машины, и бегу к ним, и протягиваю мелочь. Володя торопливо сгреб монеты. Поэт набрал номер. – Пахомыч, – сказал он в трубку, – у тебя весь штат заполнен? Нет, не археолог… Кто? Он посмотрел на меня. – Просто одна хорошая Катя… Хорошая, но глупая. Как зачем? Нужна Катя… В экспедиции без Кати нельзя. Он опять обернулся ко мне. – Коллектором пойдете? – Я не умею. Он прикрыл трубку. – Молчите, вы, козявка. Володя научит, ясно? Пойдет, – говорит он в трубку. – Я бы и сам пошел, но я занят. Что? Мне некогда. Я ищу Аэлиту. Ну, заметано. А в вашу экспедицию я бы пошел даже копировщиком. Он повесил трубку. – Хотя, конечно, поэт не должен копировать действительность. Так мне велела моя учительница, – сказал он. – Вот вы и в экспедиции, Катя. Я смотрела на него во все глаза. – Спасибо вам, – сказал Володя. А он вышел из будки, потянул воздух растопыренными ноздрями и, несмотря на то что сейчас весна, сказал: – Да… – сказал он. – Осень скоро… Ночь. Я стою во дворе многоэтажного дома и смотрю туда, где на десятом этаже сияет единственное освещенное окно. Потом где-то наверху зажигается слабый свет. Загудел и пошел лифт, освещая лестничные пролеты. Я поежилась и застегнула жакетку. Отворилась дверь парадного, и вышел поэт. Я кинулась к нему. – Ну как? – Спать бы вам надо, вот что, – сказал он. – Ну как? – Что как? Все в порядке. Все-таки не в министры я вас устраиваю, а в коллекторы. Я оглядываюсь по сторонам. Ветер. Пустой ночной двор. Пустые качалки, детские грибки-навесы. – Скорей… – говорю я, – скорей. Может быть, еще успеем. Осталось два часа. Он что-то хочет возразить, но я не слушаю и бегу со двора. Он догоняет меня на улице. – Никуда вы не успеете. Мальчишество, – говорит он, – или как его… девчачество, что ли… Чушь какая-то. Но я уже ничего не понимаю. Нетерпение меня охватывает, во мне какая-то космическая скорость, я уже в полете. Уличные часы показывают три. Приближается пустое такси. Поэт поднимает руку. – Вам куда? – спрашивает водитель. – До Внукова. Нам к самолету. – Да что вы, гражданин! Обратно порожняком гнать. Тридцать километров. Праздники все же. – Сколько в два конца? – спрашивает поэт, роясь в карманах. – Рублей шестьдесят. Он меня спрашивает: – Вам непременно надо сегодня ехать? Я киваю. – Послушайте, – спрашиваю я, а сама почти реву. – Скажите, бывает любовь с первого взгляда? – Понятно… – говорит он. – Да, повезло Володе… И тут поэт достает двадцать рублей и мелочь. И тут водитель свистит и уезжает. И тут я понимаю, что деньги, на которые он мне сделал подарок, у него последние. У меня все холодеет и содрогается. – Можно кому-нибудь продать туфли… – говорю я. – А вы по шее не хотите получить? – Нет, вы скажите… – говорю я. – Стойте здесь, – говорит он. – Никуда не ходите. В случае чего – вон там стоит милиционер. Ждите меня. Потом он ушел и пропадал больше получаса. Потом он вернулся и прикатил велосипед. Откуда он его взял, я не знаю. Четвертый час ночи. Он снял плащ, свернул его и положил на багажник велосипеда. Потом провернул педаль и перекинул ногу через раму. – Садитесь на багажник, – сказал он. – Нет! – говорю я. – Садитесь! – орет он. Я усаживаюсь на багажник и свешиваю набок голые ноги, обутые в дорогие туфли-иголочки с кожаными цветками. Он нажимает на высокую педаль и вскакивает в седло. Господи, какая я была дура! – Держитесь, вы, букашка, – говорит он. – Начинаем идиотский аттракцион… Поэт и его муза, или двойное сальто на велосипеде. Смертельный номер. Без сетки. Музыка играет медленный вальс… Пустынная предпраздничная московская улица летит нам навстречу. |