Онлайн книга «Резкое похолодание. Зимняя книга»
|
– Ты мой должник, и долг твой велик. – Так и есть, – покорно согласился я. – Аминь. – Долг платежом красен. – Ты прав. – А отсрочки не проси: все по сроку на Руси. – Аминь. – Скушал булочку, дружок, возвращай теперь должок. Мне захотелось его ударить. Засветить прямо в этот мерзкий малиновый рот, в черную трещину – чтобы вся его отвратительная харя развалилась на две половинки, как гнилой арбуз. Но это было невозможно. Никак нельзя. Он был мне подобным. Кроме того, он имел надо мной власть: ведь я ему задолжал. Поэтому я был сама кротость: – Хорошо, я думаю, что мог бы… – Ну-ка, братец, не финти, да по счету заплати. Мне пришло в голову, что он, возможно, глухой. Набрав в грудь побольше воздуха, я изо всех сил заорал: – Нет пробле-е-е-м! Чего ты хочешь? – Не дозволено кричать, нужно брата привечать. Нет, глухим он не был. Он был сумасшедшим… – Без толку орать, коль платить пора… Горло драть негоже нам – долг платить положено. Он проникновенно посмотрел мне в глаза своими бессмысленными голубыми зенками, а потом громко заржал. – Люблю фольклор, – сказал он, отсмеявшись. – Ладно. Пошутили – и будет. Пойдем теперь к тебе домой. Посмотрим, что у тебя там есть хорошенького – я чего-нибудь себе подберу. – Но… – Я сказал: пойдем. Это приказ. Вот и весь сказ… «Чтоб ты сдох, пидарас», – хотел я сказать в рифму, но сдержался. Он шуровал, как у себя дома. – …А это чё за хрень? – Быстрорастворимая лапша. – Давай три пачки… О, классная сахарница! Беру. Сахарница была из старинного фарфорового сервиза. С росписью. На ней мирно беседовали дамы под зонтиками; лошадиные упряжки поджидали их среди роз… Были еще чашки и заварной чайник – с таким же буколическим узором. – …И чашечки тоже. И чайник заварочный. Хотя нет, чайник не надо – у него носик отколотый… Я был перед ним не просто в долгу. Я был в неоплатном долгу. Я совершил кражу в его доме. Теперь он имел право взять у меня все что угодно. В любом количестве. – …И вот эти часы, эту чайную ложечку, вон ту позолоченную ручку от дверцы – давай, давай, отвинчивай, так, еще книжек каких-нибудь дай почитать… Ой какой красивый шарфик! Чей? – Вон ее, – я ткнул пальцем в Шаньшань, которая раскладывала в стопочки свои брошюры с магическими символами. – …Зачем ей такой красивый фиолетовый шарфик, уродине? Беру. Подарю кому-нибудь… Та-ак! Сколько тюбиков!.. – Мы как раз переместились в ванную. – А чего это тут на них написано? Что это за закорючки? На каком языке? – Мне этот язык не известен, – с достоинством сообщил я. – Это все тоже ее. – Ну и ладно. Классные тюбики. Давай вот этот, этот и вон тот еще. О, и шампунь! И ватные палочки… Так, теперь полезли на антресоли. Там всегда все самое интересненькое. Из антресольных ценностей его заинтересовали: коллекция игрушечных автомобильчиков, кипятильник, набор пластмассового конструктора, игра «Менеджер», два номера журнала «Юный натуралист» и один – «Иностранной литературы», валенки с калошами, лоскуты крепдешина, розовый школьный пенал с черепашками, колесики от кресла, коллекция монет, неисправный фотоаппарат «Зенит», три маленькие колбы для химических опытов, борода Деда Мороза и красный колпак – его же, новогодняя мишура фиолетовая, желтая, золотистая, новогодний дождик серебряный, три петарды, гирлянда елочных фонариков, шесть елочных игрушек в форме шишечек, одна в форме золотого шара и: – Ой! То, чего я так боялся. Звезда – большая, красная звезда, которая надевается на верхушку елки, которая так блестит, – она конечно же должна была понравиться ему, с его сорочьими вкусами. И – да, она ему понравилась («Ух ты-ы-ы!!!»), он схватил ее и принялся вертеть в руках. И – да, он, естественно, захотел ее взять, но это было еще полбеды, потому что она вообще-то развинчивалась, эта звезда, уж мне ли было не знать, что она развинчивалась, – так что я вполне мог бы незаметно ее развинтить, пока он бегал по моему дому в поисках «интересненького», а я следовал за ним со всем выбранным им барахлом, – я мог бы ее развинтить, забрать из нее то, что необходимо было забрать, а потом свинтить ее снова, и он бы забрал ее, и он бы даже никогда не узнал, что в ней что-то когда-то хранилось, и в этом даже не было бы ничего плохого, потому что ему ведь все-таки понравилась сама звезда, а не ее содержимое, но – беда была в том, что он схватил ее и принялся вертеть в руках. И уронил. И она не развинтилась, а просто разбилась. – Интересно. – Он озадаченно поворошил осколки. – Почему это… Почему у нее внутри вата? И елочные иголки… – Просто так. – Я старался говорить как можно более равнодушно, но пот тек по мне градом, и вся шерсть на лице была мокрой от пота. – Наверное… Я думаю, вату тогда клали во все… Нет!!! Он развернул вату и вытащил колбу – такую же, как те три, что он уже облюбовал, но с единственным отличием: те были пустые. А эта, четвертая, нет. – Что это?! – Он держал ее двумя пальцами. – Осторожно, уронишь! – Я. Спрашиваю. Что. Это? – Просто… просто колбочка. – Это я и без тебя вижу. Но почему она здесь? И что внутри? Я устал. Я так устал. – Ну-ка, ну-ка, что внутри, говори на раз-два-три! Я так устал от него. – Раз, два… – Яд, – сказал я. – Внутри – яд. Он сразу же разжал пальцы. Но я поймал ее: реакция у меня всегда была ничего. Теперь колба была в моих руках – и такая диспозиция нравилась мне куда больше; впрочем, если бы он захотел забрать ее, я был бы обязан ему отдать… – Отдай! – Старик умоляюще уставился на меня с блестящей поверхности красного осколка. – Отдай колбу! Я ее вижу! Пожалуйста! Отдай мне ее, пожалуйста! – А это что за старый козел? – Мой гость с интересом разглядывал старика. – Хозяин дома, – объяснил я. – Бывший. – Та-а-ак, – удовлетворенно протянул кредитор. – Давай-ка рассказывай, что к чему. – Тебя не касается, – промямлил я. – Вот именно, не касается, – огрызнулся старик. – Ну, как хотите… Значит, я, пожалуй, эту колбочку возьму. – Он потянулся ко мне. – Нет! – Ну, тогда я тебя внимательно слушаю. Тайну расскажи, душу обнажи… И я рассказал – хотя что тут рассказывать!.. …Из эвакуации вернулись не все. Лиза не вернулась, и моя мама тоже. Я старался себя убедить, что она просто осталась с Лизой и маленькой, а не сгинула в промозглом товарняке, еще по дороге туда, но проверить никак не мог, и поверить тоже. И, вспоминая о матери, всегда с ужасом ловил себя на том, что думаю о ней как о мертвой… |