Книга Последний рубеж. Роковая ошибка, страница 138 – Найо Марш

– Это та полная дама, которая давала показания? Но она не сказала…

– Сказала, позднее. Будем придерживаться основной линии событий. Итак. Клод раскинул мозгами. То, что она умерла, было ему на руку. Теперь его наследство значительно возрастало. А кроме того, у него в руках теперь оказалось орудие шантажа против Брюса, у которого, как знал Клод, имелись деньги, чтобы откупиться. Нам повезло, что он решил с помощью анонимного письма, а также телефонного звонка поживиться еще и за счет сестры Джексон, а у той хватило ума рассказать об этом нам.

– Вы, наверное, знаете, что он уже сидел в тюрьме за вымогательство.

– Да. Итак, с «Ренклодом» мы разобрались. Теперь о Клоде, «Черном Александре» и знаменитом плане Квинтерн-плейса.

Верити слушала, обхватив голову руками, больше не перебивая, со странным чувством, будто то, что ей рассказывали, случилось когда-то давным-давно.

– …так у Клода созрел план, – говорил меж тем Аллейн. – Он решил, пока страсти здесь не улягутся, уехать за границу и, придя к такому решению, как мы полагаем, принялся шантажировать садовника. Тот сделал вид, что поддался. Не сомневаюсь, желая оттянуть встречу с ним до кануна похорон, он сказал Клоду, будто ему нужно время, чтобы собрать деньги. В день похорон он сообщил ему, что нужная сумма будет у него вечером и Клод сможет забрать ее у него на кладбище. Об остальном, думаю, вы догадаетесь сами.

– О том, что касается Клода, да, я вполне догадываюсь. Но насчет Брюса и Сибил – гораздо хуже. Это так… отвратительно. Вся эта демонстрация привязанности, слезы, проявления горя – нет, это за пределами моего разумения.

– У вас ведь были сомнения на его счет, правда?

– Но они никак не подразумевали способность на убийство, – огрызнулась Верити.

– Обычная реакция. Вы бы удивились, узнав, как она проявляется даже после совершенно чудовищных событий. Хит ^[122], например. Кое-кто из его знакомых так и не может поверить, что такой славный человек мог повести себя подобным образом.

– И все это он сделал только ради денег и удобств?

– Именно так. Двадцать пять тысяч и симпатичный домик, который он мог бы сдавать, пока не уйдет на пенсию.

– О боже! – вздохнула Верити, смиряясь с очевидным, а потом – было ясно, что это далось ей нелегко – спросила: – Мне бы хотелось знать… Бейзил Шрамм ведь не был как-то причастен? Я имею в виду, что на него как на ее врача не может быть возложена какая-то ответственность?

– Нет, ничего такого.

– Но… что-то все же есть, не так ли?

– Ну да. Похоже, что доктор Шрамм, получивший медицинское образование в Лозанне, никогда не был мистером Смитом, а фамилия матери мистера Смита не была Шрамм. Тем не менее, очевидно, наследство свое он получит. Он, скорее всего, сошлется – с величайшим, разумеется, тактом – на то, что, поскольку смена фамилии не была оформлена официально, его подлинной фамилией до сих пор остается Смит. А в завещании указана именно она, к величайшему сожалению мистера Рэттисбона.

– Боюсь, все это весьма правдоподобно, – сказала Верити.

Аллейн подождал немного, думая, что она продолжит, но, не дождавшись, сказал:

– Теперь вы понимаете, почему я так хотел, чтобы Прунеллу увезли на время тех наших действий на кладбище?

– Что? Ах, это. Да, конечно, понимаю.

– Если бы она не находилась в тот момент в открытом море, ей, как ближайшей родственнице, пришлось бы опознавать тело.

– Это было бы… ужасно.

Аллейн встал.

– А так она, несомненно, наслаждается сейчас прекрасными видами Лазурного берега и привыкает к будущей роли снохи Маркосовых миллионов.

– Да, полагаю, так и есть. – Верити сделала глубокий вдох, но на середине у нее перехватило дыхание.

– Вы говорите так, словно сожалеете об этом.

– Да нет, что вы. Она разумная девочка, и осуждать молодежь за то, что у них другие вкусы, есть верх старческой самонадеянности. Это не мой мир, но я думаю, что она в нем будет счастлива.

И Прунелла действительно была в этот момент очень счастлива. Она лежала, вытянувшись, в шезлонге, глядя на гавань Антиба, потягивая лимонад со льдом и вполуха прислушиваясь к разговору Николаса и Гидеона о почте из Лондона, которую только что доставили на борт яхты.

Мистер Маркос развернул газету, непроизвольно вскрикнул и тут же попытался сложить ее снова. Но было слишком поздно. Одновременно подняв головы, Прунелла и Гидеон успели заметить заголовок на первой полосе:

– Нет смысла, дорогие, прятать это от меня, – после небольшой заминки сказала Прунелла. – Все равно я рано или поздно узнаю.

Гидеон поцеловал ее, а мистер Маркос, сочувственно вздохнув, сказал:

– Что ж, пожалуй.

– Ну, читайте же, – поторопила его Прунелла. – Вы же понимаете, что мы умираем от желания узнать.

Он начал читать, и по мере чтения осторожность делового человека и жадная, безумная страсть коллекционера странным образом смешались в нем. Он сложил газету.

– Милое дитя, – сказал он, – теперь вы владеете целым состоянием.

– Наверное, так и есть.

Он взял ее ладони в свои и сжал их.

– Вы, разумеется, будете советоваться, это серьезное решение. Но если… – Он поцеловал одну, потом другую ее ладонь. – …Если вы надумаете ее продать, может ваш свекор рассчитывать на преимущественное право покупки? Говоря совершенно хладнокровно, разумеется, – прибавил мистер Маркос.

Хорошо одетый, в дорогих перчатках, поразительно красивый пассажир устроился в своем кресле и пристегнул ремень безопасности.

За стеклом иллюминатора медленно проплывал аэропорт Хитроу.

Он задавался вопросом, когда будет разумно сюда вернуться. Во всяком случае, не в ближайшее время. От движения самолета бирка, прикрепленная к элегантному чемодану на багажной полке, оторвалась и спланировала ему на голову.