Онлайн книга «Поселок на реке Оредеж»
|
– Все ты врешь… Олеся Иванна сказала, официально Комарову взять на работу не может, но помощница ей нужна. Платить, мол, будет по-честному и без санитарной книжки, но чтоб никому… Будет она по-честному, как же. Комарова вздохнула. Деньги были нужны – хоть какие, а больше ее в поселке никто не возьмет. В город бы поехать, там людей много, значит, и работы на всех хватает, только мелких с собой не потащишь, и эту вот… и еще… – Ты чё задумалась, Кать? – Да так, ничего. – Влюбилась, что ли? – Иди ты в жопу. – Сама иди ты в жопу, – обиделась Ленка, бросила давно погасший хвостик самокрутки, спрыгнула с перил и ушла в дом, громко шлепая по доскам босыми ногами. Комарова догнала ее в комнате – у них с Ленкой, как у самых старших, была своя комната, маленькая и сырая, окнами на лес. Комаровский дом стоял на самой окраине поселка; бабка рассказывала, что когда-то в нем жила большая семья не то Кусковых, не то Кисловых – тоже на «ка», а когда пришла советская власть, что-то с этими Кусковыми или Кисловыми случилось – заболели, или что-то еще, или куда-то их зачем-то всех увезли. Ленка сидела за столом, низко опустив голову и почти касаясь носом расстеленной на столе клетчатой клеенки. Ноги ее не доставали до пола. – Ленка… Ленка вздрогнула, еще ниже опустила голову и поджала под стулом ноги. – Я тебе вон чего… – Комарова достала из кармана большой ком воска и положила перед Ленкой. Та подняла голову, шмыгнула носом, потянулась к кому, отщипнула кусочек, раскатала между ладонями, положила на клеенку и слегка расплющила. – Ну, так спички давай. Комарова отдала Ленке коробок, та взяла две спички, воткнула в воск и подожгла. Комарова не дыша уставилась на два маленьких дрожащих огонька. Когда они доползли почти до самого воска, Ленка их задула. Одна спичка осталась стоять прямо, другая, сгорев, изогнулась дугой и отклонилась в сторону. – Не, не судьба. – Ленка снова шмыгнула носом и утерлась кулаком. – Давай еще раз. Ленка пожала плечами, вынула сгоревшие спички из воска, провела пальцем по блестящей поверхности, замазывая дырочки, и поставила новые. – Давай я теперь. – Комарова подожгла спички и стала смотреть на огоньки. Обугливаясь, спички медленно отворачивались друг от друга и наклонялись в разные стороны. – Да понятно уже! – не выдержала Ленка. – Погоди… – Да понятно ж! – Да погоди ты! Огоньки добрались до воска, он начал плавиться, запузырился и тихо зашипел. Ленка задула спички: – Прожжем скатерть, мать ругаться будет. – Давай еще раз. Бог троицу любит. – Комарова вынула из воска сгоревшие спички, вставила новые, подожгла. Одна загорелась не сразу, и пришлось поджигать ее заново. Ленка не мешала, смотрела молча и только вздохнула, когда обе спички, сгорев, снова отвернулись друг от друга. – Ну, значит, правда не судьба… – Комарова собрала со стола спички, отлепила воск от клеенки, помяла в руках, потом открыла окно и выбросила все в ночную темень. В лесу протяжно закричала какая-то птица, как будто заплакала. Ленка обхватила себя за плечи и поежилась: – Душа чья-то тоскует. Комарова прислушалась, но птица больше не кричала. Лес тихо, спокойно шумел, как будто осень еще и не собиралась наступать, а была только середина августа, когда жара спадает, и стоит тихая, немного сонная погода, и некоторые дачники уже начинают вздыхать о возвращении в город… Теперь-то почти все уехали, кроме этой дуры Светки. – Это выпь кричит. На болоте. – Она, говорят, к несчастью… Отец Сергий в свое время крестил и Комарову, и Ленку, и мелких. Мать говорила, никому это было не надо, но, когда пришел какой-то там срок, вроде сорок дней, как для поминок, ранним утром к Комаровым заявилась Татьяна. Мать сама была из городских и в Бога не веровала, считая, что образованному человеку, учившемуся в институте, это неприлично, и крещение считала за предрассудок; по поводу Комаровой она даже пыталась с Татьяной поругаться, но та, обычно тихая, вдруг раскричалась, чуть не силой отняла ребенка и отнесла в церковь, и матери пришлось идти следом, потому что как оставишь младенца, пусть даже и попадье. Других детей мать отдала уже без боя, только презрительно хмыкала, когда являлась Татьяна, наряженная, как на праздник, и притаскивала с собой то ватрушку с творогом, то сладкую запеканку – отметить крестины. Комарова дотронулась пальцами до шнурка на шее, на котором висел крестик. – Ленка… гадать-то – грех. – Все гадают, и ничё. Эти даже, дуры, ну, сестры-то бесстыжие с той стороны реки… Мы ж не на картах. – А они на картах? – На картах. На то и бесстыжие. – Ленка подумала немного. – На картах гадают и голыми в реке купаются – сама видела. Выпь в лесу снова заголосила и кричала долго, тоскливо, как женщина. – Ка-ать, – тихо спросила Ленка, – а почему гадать – грех? – Потому что это… на божий промысел не надеяться и совать нос не в свои дела. Гадают только цыгане. – Да ладно… а бабка наша гадала. – Не гадала бабка, не ври. Она коммунисткой была. – А вот и гадала! – заспорила Ленка. – И на картах, и на блюдечке с голубой каемочкой, и по-всякому! По-всякому по-разному гадала! – Да не гадала бабка, ну! – А я говорю, гадала! Мне лучше знать! – Это с чего это тебе лучше знать?! – А с того! – Да с чего с того?! В дверь комнаты постучали: – Чем вы там занимаетесь?! Орете на весь дом! Ленка втянула голову в плечи и прошептала: – Мать разбудили… сейчас будет… – Это все ты… – Да ладно, чё я-то?.. – Сейчас, мам! – крикнула Комарова. – Уже ложимся! Мать за дверью молчала, но не уходила. Комарова почувствовала, как прохладные Ленкины пальцы сжали ее запястье. – Уже ложимся, мам! – громко повторила Комарова. Мать, хоть и была маленькая и худая, в чем душа держится, а рука у нее была тяжелая, и, начав бить, она останавливалась, только когда уставала. Из всех братьев и сестер Комарова единственная была на нее похожа, за что мать ненавидела ее особенно. – Чтоб я вас больше не слышала. Если еще хоть раз услышу… Послышался скрип половиц. Мать сделала несколько шагов, потом повторила устало: «Если еще хоть раз услышу…» – и ушла совсем. Ленка глубоко вздохнула и отпустила Катину руку: – Вот ведь… – Ложиться надо, правда, поздно уже. |