Онлайн книга «Малая Пречистая»
|
– А-а-а. – Узнал? – Нет. Бич, ли чё ли, какой? Или вербованный? – ¾ хитрит Прокопий. – Ну дак конечно, – простодушно отрицает Аграфена. – Ну дак а кто? – пытает он. – Костя! – торжественно объявляет она. – Какой Костя? – Какой, какой! Один у нас такой. Чекунов. – Да иди ты! Шурин, значит, – удивляется якобы Прокопий. – Марью жалко… хошь и брат, – вздыхает Аграфена. – Не разрыдайся. – Прокопий. – Чего? – Жара-то такая – роёв, наверное, повылетало… – Наверно. В город не надо было… – Жалко. – Жалко у пчёлки знашь где… Чё теперь – бегать по тайге за ними, собирать? – А хошь и бегай, собирай. Связался с этой пьянкой! Давно бы уж… – Приедем – и бегай. Носись на здоровье хошь всю ночь… Но только ботало надень на шею, чтоб потом искать тебя было легче – к утру-то куда ускачешь… до китайской границы. – Прокопий разгладил под собой сморщившийся брезент, разгладив, добавил: – Говорил же, Витьку на пасеке оставить, и следил бы. – Ага, твоёва Витьку и оставишь. У Витьки одни девки науме… Весь в тятю своёва, голимый… – Аграфена, Аграфена! Смотри-ка, кобыла-то чё утворят! – Тьфу на тебя! Ты, мужик, чё-то чем старе, тем дурне становишься, ага. Плюнув на личинку сетки-накомарника, Аграфена отвернулась, а Прокопий – тот живо и без шороха достал из внутреннего кармана пиджака распечатанную бутылку портвейна, скрыл её под сеткой, затем, вынув зубами бумажную затычку и перехватив её в руку, тихо приложи лея, между глотками отстраняя ото рта посудину и приговаривая: – Смотри, смотри. Экая прорва, ни стыда в ней и ни совести – прямо в лицо-то людям. И откуда чё?! Ты глянь-ка! Аграфена, бранясь, опять плюётся. Прокопий, насытившись и заткнув бутылку, хоронит её на место, затем, стегнув вожжами, понукает лошадь: – Нну-у, пошла. Хватит уж тебе, а то и нутренности на дороге все оставишь. Кобыла чуть лишь ускоряет ход, но вскоре возвращается к своему прежнему неторопливому шагу. Колёса телеги, повизгивая на осях, проваливаются в глубокие колеи, медленно из них выкатываются и оставляют на траве узкий, мокрый след. – В осиннике вон, в земле-то ещё влага держится. – А?! – Ты чё, баба, уснула, ли чё ли? Я говорю, в колеях, поглубже где, вода ещё стоит. – Ну дак а чё ты хошь: осинник – в ём так от веку… раз в ём Июдаудавился, оттого и сырось. Тоненько нудит гнус. Где-то в ельнике, потея, долбит дятел. Из усохшего пырея вылетают мелкие пичуги, спасающиеся в нём от пекла и от ястребов. А возле самого солнца висит коршун и, уже отчаявшись, похоже, просит у неба пить. Пить ему небо не даёт – раз вёдро. Перед крутым подъёмом на сопку Аграфена поворачивается к Прокопию и спрашивает: – Мне слазить? Не спроси Аграфена, промолчал бы и Прокопий, но… – А чё, подсказывать всё надо!.. Кобылёнка бы себя-то, дай Бог, как вташшыла. Женщина спрыгнула с телеги и, придерживаясь за неё одной рукой, другой – обмахивая лицо сдёрнутой с головы сеткой, засеменила следом. На горе снова забралась на воз, шумно отпыхиваясь и, накидывая сетку, забормотала: – Ой… батюшки мои… ой, душа-то чуть было ни вон… ох, живот-то чуть не отвалился… – Ну, уж не помирай. – Прокопий так ей. – Тебе полезно изредка размяться. – Ой… потом-то как сразу прошибло… Полезно! Не девочка уж, наверно. – Не наверное, а точно… да и давно уж. Телега загремела на спуске. Обдаёт ветерком. Овод отстал и роем вьётся вдогонку. – Благодать. Вот так-то бы обдувало – какая бы красота. А то как в котле стоит. – Да уж. – Прокопий. – Ну? – А еслив комиссия приедет? – Ну дак и чё, что приедет? – Как чё! А фляги-то с мёдом?.. – Первый раз, ли чё ли? Чё, ты думать, они в ямку полезут? – А кто их знат. Поручись-ка. Вдруг надумают? – Ты, баба, век прожила, а ума ни на грош не накопила, как было в голове дупло вместо мозгов, так дупло там и осталось. Знать, чё им нужно? Аграфена молчит. Прокопий продолжает: – Медовуха – вот чё, баба. Она, родимая. Они из-за медовухи из города да по тайге, да нагишом, да по-пластунски поползут, и не смотри, что баре, мать честная! – Ой да конечно! Все как ты прямо. А может, не приведи, правда, Господи, а новый кто как будет? – А новый, дак и не человек, у нового, дак и не брюхо, а рузлак заместо брюха, и вливать у него, у нового-то, будто некуда. А хоть и залезут, на ём же, на меду-то, не написано, наш он или государственный, и рот, слава Богу, не раззявит, как ты, и не заорёт: не ихий я – ворованный!.. Аграфена!! – Ой, сдрешной! Ты чё, ополоумел? – Смотри, смотри, кобыла-то чё вытворят! – Тьфу ты! На сей раз Прокопий дольше не отрывается от бутылки. А управился и говорит: – Нну-у, пошла, лихорадка. Освободил лицо от накомарника Прокопий, опустил на колени вожжи и достал кисет с трубкой из кармана. Просыпавшийся на штаны табачок собрал в щепотку и вернул в кисет, остатки смёл. На его небритых щеках и вспотевшем носу повисли разбухшие от крови комары, но, в благодушии, не чувствует Прокопий их. – Баба. – Угу. – Ты слышала, Огурчиковы в городе дом купили? – За сколь?! – встрепенулась Аграфена. – За десять тысяч. – Ой, тошна мне. Да ты чё! – Я-то ни чё. Ты вот пошто орёшь, как будто режут? Не сообшшыли тебе, чё ли?.. Ну и ну, и как же так-то, баба, а? – А кто мне?.. Носу всё лето не кажу из огорода. Тебе-то кто сказал? – В газете было написано, но и по радиу передавали. – Ага, по телявизеру. О-е-ёй. Вот деньга-то где какая! Только что, зимой – машина, таперича-дом за десять тысяч. Да, умеют люди жить, знают, как из говна выбраться. Нам бы хошь за шесть – за семь где подыскать. Правда, пьёт не так, конечно, он, как… – Ну, зараза! Что ты будешь делать! Чё это с кобылой нашей сёдня? Взгляни-ка. – Ты чё, как чокнутый-то, привязался! – Как это чё? Жаль кобылу. Может, прихворнула? Или объелась чего? Да ты ещё орёшь весь день тут оголтело, а у неё, как в пустой цисцерне, от эха всё, может, там и поотваливалось. |