Книга Поезд сирот, страница 21 – Кристина Бейкер Кляйн

Нужно найти в этом светлые стороны, как говаривала бабушка. Не так уж тут плохо. Дом суровый, но вполне удобный. Лампочка над кухонным столом светит тепло и жизнерадостно. Бирны не хотят обращаться со мной как с дочерью, но я далеко не уверена, что мне бы и самой этого хотелось. Работа, чтобы занять мысли и руки, – наверное, это именно то, что мне нужно. А еще я скоро пойду в школу.

Я вспоминаю свой дом на Элизабет-стрит, совсем не похожий на этот, но, если честно, тоже не самый уютный. Мама в постели весь день, в самую жару, лежит у себя в комнате до темноты, мальчишки скулят, что проголодались, Мейзи кричит, мне кажется, что от жары, голода и шума я сойду с ума. Папа встает и уходит, говорит, на работу, хотя денег каждую неделю приносит все меньше, а заявляется после полуночи, и от него несет пивом. Мы слышим, как он грохочет сапогами по лестнице и горланит ирландский гимн: «Не обесчестим стяг отцов. За матерей, сирот и вдов – вперед! Сметая наглецов, мы песнь поем солдат», а потом вламывается в квартиру, мама же шикает на него и ругается. Нам видно в тускло освещенной спальне его прямой силуэт, и, хотя всем нам полагается спать и мы даже притворяемся спящими, мы восхищаемся и восторгаемся его буйством и бравадой.

В кладовке я обнаруживаю свой чемодан и стопку постельного белья. Разворачиваю матрасик из конского волоса, кладу сверху тонкую пожелтевшую подушку. Еще тут есть белая простыня, ее я расстилаю поверх матраса, подтыкаю по краям; есть и побитое молью одеяло.

Прежде чем лечь, я открываю заднюю дверь и отправляюсь в нужник. Свет из кухонного окна тускло освещает первые пять футов, дальше полная тьма.

Колется трава под ногами. Дорогу я знаю, но ночью все выглядит иначе – контуры сараюшки едва различимы. Я поднимаю глаза в беззвездное небо. Сердце колотится. Беззвучная тьма кажется страшнее городской ночи с ее шумом и светом.

Я откидываю щеколду, захожу в нужник. Потом, вся дрожа, натягиваю панталончики и мчусь назад – дверь хлопает за спиной, а я лечу через двор и по трем ступенькам в кухню. Дверь я запираю, как мне велели, а потом прислоняюсь к ней, тяжело дыша. И тут замечаю навесной замок на холодильнике. Когда это они успели? Похоже, мистер или миссис Бирн приходили вниз, пока я была снаружи.

В какой-то момент на второй неделе до Молли доходит, что «разбирать чердак» значит вытаскивать вещи из ящиков, чтобы посюсюкать над ними несколько минут, а потом запихивать обратно, разве что сложив чуть поаккуратнее. Из пары дюжин коробок, которые они с Вивиан успели разобрать, к отправке на свалку были приговорены только небольшая стопка обветшалых книг и несколько пожелтевших предметов постельного белья.

– Что-то не особо я вам помогаю, – замечает Молли.

– Это верно, – соглашается Вивиан. – Зато я тебе помогаю, разве нет?

– Выходит, вы выдумали всю эту затею ради меня? Вернее, ради Терри? – с готовностью подыгрывает ей Молли.

– Выполняю свой гражданский долг.

– Очень благородно с вашей стороны.

Сидя на полу, Молли один за другим вытаскивает предметы из кедрового ящика; Вивиан примостилась рядом на деревянном стуле. Коричневые шерстяные перчатки. Зеленое бархатное платье с широкой лентой вместо кушака. Бежевый кардиган. «Аня из Зеленых Мезонинов» ^[7].

– Дай-ка сюда книгу, – требует Вивиан. Берет зеленый томик в твердом переплете, с золотой надписью и силуэтом девушки с густыми рыжими волосами, взбитыми и собранными в узел; открывает. – А, да, помню, – говорит она. – Когда я ее прочитала в первый раз, я была почти ровесницей героини. Мне его подарила учительница, моя любимая учительница. Ну, ты уже знаешь. Мисс Ларсен. – Вивиан медленно перелистывает книгу, задерживаясь на некоторых страницах. – Аня слишком разговорчива, верно? Я была гораздо застенчивее. – Поднимает глаза. – А ты?

– Простите, я не читала, – говорит Молли.

– Я не о том. Ты в детстве была застенчивой? В смысле, у тебя и детство-то еще не кончилось. Ну, когда была помладше?

– Застенчивой – нет. Скорее тихой.

– Самоуглубленной, – говорит Вивиан. – Наблюдательницей.

Молли обдумывает эти слова. Самоуглубленная? Наблюдательница? Разве это про нее? Был момент, после смерти отца, когда ее забрали или ее маму забрали – трудно сказать, что случилось раньше, а может, и все одновременно, – и тогда она совсем перестала говорить. Все говорят с ней, про нее, но никто не спрашивает ее мнения, не слушает, если она его высказывает. Тогда она и пытаться перестала. Именно в это время она повадилась просыпаться ночью, вылезать из кровати, чтобы пойти в комнату родителей, а потом, стоя в коридоре, вдруг понимала, что родителей у нее больше нет.

– Ну про тебя и сейчас не скажешь, что ты брызжешь весельем, правда? – говорит Вивиан. – Впрочем, некоторое время назад я видела тебя снаружи, когда Джек высаживал тебя из машины, и твое лицо… – Вивиан поднимает подагрические ладони, растопыривает пальцы, – так и светилось. Да и слова так и лились.

– Вы что, шпионили за мной?

– Разумеется. А как мне иначе понять, что ты за человек?

Молли до того вытаскивала из комода вещи и раскладывала кучками – одежда, книги, всякие мелочи, завернутые в старые газеты. Но тут она садится на пятки и смотрит на Вивиан.

– Смешная вы, – говорит она.

– Знаешь, милочка, много как меня называли в жизни, но смешной еще, кажется, ни разу.

– Да наверняка называли.

– Разве что за спиной. – Вивиан закрывает книгу. – Сдается мне, что ты книжница. Я права?

Молли передергивает плечами. Чтение для нее – особо укромная область, в которую допущены только она и персонажи книг.

– И какой роман у тебя любимый?

– Не знаю. Вроде и нет такого.

– А мне почему-то кажется, что есть. Такой уж ты человек.

– Вы это о чем?

Вивиан растопыривает ладонь на груди; розоватые ногти – нежные, как у младенца.

– Я вижу, что ты способна на чувства. Причем глубокие.

Молли корчит рожу.

Вивиан вкладывает книгу ей в руку.

– Уверена, что тебе она покажется сентиментальной и старомодной, но все же хочу тебе ее отдать.

– Вы мне ее дарите?

– Почему бы нет?

Молли, к своему изумлению, чувствует, как комок подкатывает к горлу. Переглатывает, чтобы вытолкнуть его. Животик надорвешь – старуха отдает ей древнюю книжонку, которая ей решительно ни к чему, а у нее дыхание перехватывает. Видимо, месячные на подходе.