Онлайн книга «Поезд сирот»
|
Звучит малоаппетитно, но я так изголодалась, что мне все равно. Я возвращаюсь в сараюшку, и скоро от яблока остается только огрызок. Сок течет по подбородку, я вытираю его тыльной стороной ладони. Папа обычно съедал и огрызок. «Тут оно все самое питательное, только невежды его выбрасывают», – говорил он. Но мне разгрызать хрящеватое нутро – все равно что рыбьи кости. Я открываю дверь, Фанни поглаживает подбородок. Таращусь на нее озадаченно. – Все видать, – говорит она. Я вытираю липкий сок. Когда я возвращаюсь, Мэри строит злобную рожу. Пихает мне стопку ткани и говорит: – Сколи булавками. Следующий час я как можно аккуратнее скалываю края, но стоит мне положить готовую работу на стол, Мэри хватает ее, окидывает быстрым взглядом и кидает обратно: – Никуда не годится. Давай заново. – Но… – Еще она спорить будет. Постыдилась бы такой работы. Другие поднимают глаза, потом молча возвращаются к работе. Я дрожащими руками вытягиваю булавки. Потом медленно скалываю все заново, промеряя расстояние металлическим портновским метром. На каминной полке громко тикают изящные позолоченные часы с полукруглым стеклом. Пока Мэри проверяет мою работу, я задерживаю дыхание. – Не слишком хорошо, – говорит она наконец, подняв ее повыше. – Что не так? – Не совсем ровно. – Она избегает смотреть мне в глаза. – Может быть, ты… – Осекается. – Что? – Просто не подходишь для этой работы. Нижняя губа у меня дрожит, я крепче сжимаю рот. Все думаю, может, кто-то, например Фанни, вступится за меня – так ведь нет. – Я училась шить у мамы. – Ты не прореху в папашиных штанах латаешь. Люди платят большие деньги… – Я умею шить, – выпаливаю я. – Небось, получше твоего. Мэри таращится на меня в ярости. – Ты… ты вообще никто, – шипит она. – Ты просто… беспризорница! Гул в ушах. В голову приходит единственный ответ: – А ты просто хамка! Я встаю и выхожу, закрываю за собой дверь. В темном коридоре прикидываю, что мне теперь остается. Можно, конечно, сбежать, только куда? Через миг дверь открывается, оттуда выскальзывает Фанни. – Да ты что, деточка, – шепчет она. – Зачем рот-то лишний раз открывать? – Она злюка. Что я ей такое сделала? Фанни берет меня за руку ниже локтя. Пальцы мозолистые, загрубелые. – Все равно ругаться – никчемное дело. – Но я все сколола ровно! Фанни вздыхает: – Мэри самой себе вредит, заставляя тебя переделывать. Ей платят сдельно, так что я не понимаю, о чем она думает. А ты… дай-ка спрошу одну вещь. Тебе вообще платят? – Мне? Платят? – Фанни! – раздается у нас над головами. Мы поднимаем глаза и видим на верхней площадке лестницы миссис Бирн. Щеки у нее пылают. – Что там такое творится? Я не понимаю, слышала ли она наш разговор. – Да еще не хватало вас этим беспокоить, мэм, – быстро отвечает Фанни. – Девчонки маленько поцапались. – Из-за чего? – Право же, мэм, зачем вам голову забивать? – Я хочу знать. Фанни смотрит на меня, качает головой. – Ну, коли так… видели мальчишку, который днем газеты приносит? Так они поспорили, есть ли у него милка. Знаете же, каковы девчонки. Я медленно выдыхаю. – Экая глупость, Фанни, – говорит миссис Бирн. – Так я вам и не хотела рассказывать. – Ступайте обратно – обе. Дороти, чтобы я больше не слышала такой ерунды, поняла? – Да, мэм. – Работать надо. – Да, мэм. Фанни открывает дверь и первой возвращается в мастерскую. До конца дня мы с Мэри не разговариваем. Вечером, за ужином, миссис Бирн подает рубленую говядину, картофельный салат, розоватый от примеси свеклы, и резиновую на вкус капусту. Мистер Бирн шумно жует. Я буквально слышу, как щелкают его челюсти. Я не забываю положить салфетку на колени – так меня учила бабушка. Я знаю, как пользоваться ножом и вилкой. Говядина – пересушенная и безвкусная, точно картон, но я так изголодалась, что едва удерживаюсь, чтобы не запихать ее в рот целиком. Маленькими кусочками, как воспитанная барышня, говорила бабушка. Через несколько минут миссис Бирн откладывает вилку и говорит: – Дороти, самое время обсудить порядок здешней жизни. Как ты уже знаешь, ты должна пользоваться нужником во дворе. Раз в неделю, в воскресенье вечером, я буду наливать тебе ванну в ванной комнате рядом с кухней. По воскресеньям у нас большая стирка, будешь мне помогать. В постель ложимся в девять, гасим свет. В кладовке рядом с прихожей лежит твой матрас. Каждый вечер будешь его выносить, а по утрам аккуратно складывать – до прихода работниц в половине девятого. – Так я буду спать в коридоре? – удивляюсь я. – Помилуй, ну не с нами же на втором этаже! – отвечает она с усмешкой. – Этого еще не хватало! Ужин окончен; мистер Бирн объявляет, что пойдет пройдется. – А мне нужно работать, – говорит миссис Бирн. – Дороти, уберешь посуду. Внимательно смотри, что куда поставить. Лучший способ освоиться с порядками нашего дома – внимательно смотреть и учиться. Куда мы кладем деревянные ложки? Стаканы для сока? Считай, что это такая веселая игра. – Она поворачивается, готовится уйти. – После ужина изволь не беспокоить нас с мистером Бирном. В надлежащее время ложись спать и выключи свет. – Потом добавляет с полуулыбкой: – Мы очень надеемся получать от твоего присутствия в доме положительные эмоции. Постарайся не пошатнуть наше доверие. Я оглядываю сваленные в раковину тарелки, свекольную кожуру, окрасившую красным деревянную разделочную доску, кастрюлю, наполовину заполненную прозрачной капустой, обугленную, жирную сковородку. Бросаю взгляд на дверь и, убедившись, что Бирны ушли, хватаю вилкой безвкусную капусту и жадно глотаю, едва жуя. Капусту я приканчиваю полностью, вслушиваясь в шаги миссис Бирн на лестнице. Перемывая посуду, я смотрю в окно над раковиной на дворик за домом: его уже почти скрыли сумерки; там растет несколько разлапистых деревьев, тонкие стволы распадаются на ветки. Когда мне удается отскрести сковородку, небо успевает потемнеть, а дворик скрыться из глаз. На часах над плитой половина восьмого. Я наливаю себе из-под крана стакан воды и сажусь к столу. Ложиться спать рановато, но чем еще себя занять, я не знаю. Книги, чтобы почитать, нет, я вообще не видела в доме ни одной книги. В нашей квартире на Элизабет-стрит книг тоже было не так уж много, но близнецы постоянно таскали от газетчиков старые номера. В школе мне больше всего нравились стихи – Вордсворт, Китс и Шелли. Учитель заставил нас выучить наизусть «Оду греческой вазе» – и вот, сидя в одиночестве на кухне, я закрываю глаза и шепчу: «О ты, невеста молчаливых дней, Питомица покоя векового…» – а дальше мне уже не вспомнить. |