Книга Эль-Сид, или Рыцарь без короля, страница 36 – Артуро Перес-Реверте

– Видишь этих птенцов? – Мутаман держал двоих на ладони одной руки. – Они только вылупились, еще слепые и в желтоватом пуху. Пройдет лишь месяц с лишним – и они обрастут настоящими перьями и смогут летать. А пока можно потетешкать их.

Он осторожно положил птенцов назад, в гнездо, взял Руя Диаса за руку и повел вокруг голубятни. Эмир был в простом шерстяном бурнусе, в туфлях без задников, в белом полотняном платке на голове. Не знающий эмира в лицо принял бы его за какого-нибудь дворцового слугу – если бы не перстень с рубином на левой руке да не два чернокоже-лоснящихся телохранителя с кривыми кинжалами за поясом, державшиеся чуть поодаль.

– Это – дикие голуби, вывезенные из страны моих предков. Я их приручаю и развожу. – Он показал на самую протяженную часть голубятни. – Вот с этой стороны – почтовые, мои зоркие очи. Знаешь ли ты, что их использовали еще египтяне и вавилоняне? И что вот такой же голубок после Всемирного потопа принес Ною оливковую ветвь?

– Так далеко я не заглядывал, сеньор.

– И римляне без них не обходились. Ты слышал о римлянах – или все понятия о военной науке приобрел в бою?

– Кое-что слышал… Битвы Юлия Цезаря и что-то еще.

– Gallia est omnis divisa in partes tres? ^[16]

– Ну, например.

– Так вот, Цезарь тоже использовал голубей.

– А-а.

Эмир поглядел на него с любопытством:

– Разве тебя ничему не учили ни в твоем Виваре, ни потом, в бытность твою пажем при дворе короля Фердинанда?

– Почему же… Кое-чему учили. Начаткам латыни учили… счету и еще чему-то. Для кастильского инфансона это в порядке вещей. И потом, как вы знаете, я очень рано пошел воевать.

– Понятно.

И, улыбнувшись, Мутаман вновь отдал все внимание своим голубям. Он гордился самыми удачными особями, показывал их кастильцу, расхваливая их способность находить дорогу к цели, их блестящее оперение, их силу и неутомимость. И уверял, что его питомцы могут за день пролететь сто сорок лиг.

– Несколько штук возьмешь с собой в поход на север. Они хорошо обучены и умеют возвращаться домой, притом не попадаясь ястребам и соколам. Я дам тебе самых лучших.

– Благодарю, государь. Это честь для меня.

– Верно, честь. Не хочется расставаться с ними, однако я должен знать обо всем, что происходит, а голуби проделают этот путь гораздо скорей, чем верховой-гонец.

– Рассчитывайте на меня, государь.

Мавр осторожно просунул руки в гнездо и извлек из него голубку в красивом оперении – сером с радужно-зеленоватым отливом.

– Они очень чистоплотны, однако чувствительны к паразитам. И потому я лично проверяю, в каком состоянии у них перья и лапы… Ага! Так и есть – блоха.

И он показал ее Рую Диасу, прежде чем раздавить ногтями большого и указательного пальца. Потом положил голубку назад.

– Я бы хотел отправиться с тобой в этот первый поход, но неотложные дела удерживают меня в Сарагосе. Так или иначе, когда найдешь безопасное и надежное место на зиму, я приеду туда… Решил уже, где оно будет?

Руй Диас кивнул:

– После Монсона рассчитываю взять Тамарите и там обосноваться.

– То есть ты со своим войском сильно углубишься в пределы Лериды. – Эмир в раздумьях сморщил лоб. – Во владения моего брата Мундира.

– Так, государь. Если мы не войдем, войдут они.

– Без сомнения. И Тамарите мне кажется подходящим местом. Надеюсь подоспеть вовремя, чтобы соединиться с тобой и отбить их.

– Полагаете, они попытаются?

– Опять же – не сомневаюсь. Ни франки, ни арагонцы, ни мой дражайший братец не допустят, чтобы такая заноза торчала там. Постараются выдернуть ее, пока нарывать не начала.

Мутаман – а за ним и Руй Диас – вышел на крепостную стену; оба молча стали разглядывать открывавшийся оттуда чудесный пейзаж. Солнце поднялось выше, и в его лучах река вспыхнула ослепительным перламутровым блеском. Против света стало видно за стенами пестрое нагромождение домов Сарагосы. Возносились к небу минареты.

– И первым наши намерения обнаружит король Арагона, – сказал мавр. – Ты ведь знаешь, что он сказал, узнав, что ты собираешься появиться там?

– Сказал, что, если я рискну приблизиться к Монсону, он обрушится на меня всей своей мощью.

– И ведь обрушится, я уверен. Санчо Рамиреса можно счесть человеком грубым и жестоким, но он не из тех, кто отступает.

– Это мы еще поглядим, государь. Он и мы – сила против силы. И пусть Господь поможет своим.

– Я пошлю тебе столько подкреплений, сколько соберу. Почтовые голуби – не в счет.

– Что бы я делал, государь… Без ваших голубей.

Мутаман, все это время созерцавший свою столицу, очень медленно повернул голову к Рую Диасу. И в глазах его внезапно блеснула искорка, однако кастилец не смог бы сказать наверное – гнева или веселья.

– Ты мне нравишься, Лудрик, – вымолвил мавр наконец.

– Большая честь для меня, государь.

– Сейчас будет еще больше. Сражайся как можно лучше – за мой счет и во имя мое. Оправдай свою славу и свое жалованье. И если победа будет сопутствовать тебе всегда, – он произнес это слово с нажимом, – обещаю, что никто и никогда не вознаградит тебя щедрее, чем я. Я обеспечу будущее твое и твоих людей.

– Аминь, как говорим мы, христиане.

Мавр послал ему одну из своих внезапных и чарующих улыбок – будто по смуглому лицу неведомо чья кисть стремительно провела полоску цвета слоновой кости.

– Иншалла, как говорим мы, правоверные.

Если победа будет сопутствовать тебе всегда, повторял он про себя.

Так сказал Мутаман, прежде чем улыбнуться, и, по сути дела, выбора у Руя Диаса не было, ибо в его случае поражение было равносильно уничтожению. Ему и его воинству, сдающим свое знамя внаем, бесприютным и бесхозяйным, не оставалось ничего другого, как идти вперед, не имея права ни пасть духом, ни отступить, уподобляясь тем грекам на службе у персидского царя, рассказы о которых слышал он еще в детстве. И единственный путь к выживанию – в чаянии того дня, когда придет из Кастилии королевское прощение, – пролегает через поля битвы. Делить добычу, убивая, чтобы не погибнуть, а придется – так и погибнуть, убивая.

С глубокой древности, а то и от начала времен единственное спасение воинов без родины – в том, чтобы не ждать спасения ниоткуда.

Руй Диас размышлял об этом, сидя под парусиновым сводом своего шатра и диктуя рыжему монашку Мильяну письмо. Письмо жене Химене. Письмо холодное и едва ли не деловое, сообщавшее в самом общем виде о его житье-бытье и осведомлявшееся о здоровье супруги и дочерей. В письме было мало сердечности – и не потому, что писалось оно не собственноручно, нет, Руй Диас намеренно выбрал монашка себе в секретари. Ему показалось, что такое посредничество будет ему в данном случае удобнее, ибо позволит держать несколько отчужденный тон и избежать излияния чувств. Одно дело – отвлеченная мысль, тоска по телу жены, по теплу ее близости, по лишенным его ласки дочерям – последнее, сказать по правде, тяготило его меньше, – и другое – накал и сила всех этих чувств и их давящая тяжесть.