Книга Тринадцать ящиков Пандоры, страница 71 – Терри Пратчетт, Томаш Колодзейчак, Святослав Логинов, и др.

Тогда он пролистал дневник насквозь, цепляясь за знакомые имена или названия. В дневнике было довольно много о Человеке-в-Терниях: записи легенд, рассказов местных, даже пара набросков, сделанных рукою уверенной и не лишенной мастерства. О муже госпожа Франческа писала с искренней любовью, а о сэре Артуре — с обожанием. Герцог, казалось, покорял людей в Ксанаде с той же легкостью, с какой некогда побивал армии маратхов. На господина Бладджета то и дело встречались жалобы — то завуалированные, то явственные и однозначные. Похоже, вдова полковника Хэвиджа питала к господину негоцианту чувства столь же невозвышенные, как и тот — к ней. Вот только причиной, как чудилось Томасу, были вовсе не торговые операции Ксанадской Торговой компании, а что-то связанное с местной теологией и верованиями. Что-то…

Томас встряхнул головой, поняв, что едва не клюнул носом в стол. Глаза слипались. Отложив дневник в сторону и задув свечи, он на ощупь добрался до постели и рухнул, не раздеваясь.

Бладджет, подумал он еще, почти засыпая. Бладджет — вот с кем нужно поговорить.

И нырнул в сон, будто в омут.

18 июня. На заре

Сперва он подумал, что снова попал в тот сон, где разговаривают демоны, а ладони, когда проснешься, полны пепла.

Но вокруг не было ни реки Альф, ни города Альпорон, ни золотого неба, ни даже зеленой луны.

А были улицы Лондона, черная вода Темзы и Тауэрский мост. Было сияние перестроенных Джоном Нэшем улиц с глыбой Букингемского дворца и перспективой уходящих вдаль и вверх террас. Были зеленоватые огоньки техно-кэбов и движимые психокинетической силой платформы с серебряными истуканами-гвардейцами.

Но тут было что-то еще, что-то, что делало Лондон-из-сна удивительно непохожим на город, который Томас покинул всего несколько дней назад.

Этот Лондон был… живым. Люди здесь тоже были, но оставались только тенями, скользящими вдали от зеленовато-туманного, заливавшего улицы света. Свет этот что-то напоминал Томасу, но что именно, тот не мог вспомнить.

А потом — рывком — надвинулся Риджентс-парк, и Томас понял, что не так. Деревья в парке были не платанами и дубами — там стояли чешуйчатые черные стволы с темно-красной листвой. Деревья страны Ксанад.

А под ними змеились тени: живые, упругие, — но и медленные, пребывающие в постоянном движении.

Шевелился, казалось, весь парк.

Сам Томас парил выше уличных фонарей и смотрел, как прыгает в темноте под фасадом дома психокинетическая платформа. Туда, где пробирался один из припоздавших прохожих. С нее сходит фигура в серебристом доспехе, а глаза гвардейца за откинутым забралом светятся тем же зеленоватым светом, что и фонари над дорогой.

Тем же светом, что и луна над красными водами реки Альф.

Гвардеец, держа наготове психокинетический метатель, рявкнул что-то, чего Томас не разобрал. Прохожий замер, покорно поднял руку, раскрыв ее ладонью к серебристому истукану. С внутренней стороны запястья у человека поблескивал драгоценный камень, утопленный в теплую человеческую плоть.

Такой же, только поярче, был и в плоти гвардейца.

Камни приблизились, блеснула короткая вспышка, прохожий забился в короткой судороге — и вдруг скорчился, высох, превратился в обтянутый кожей скелет, рухнул на землю. На его месте встала чуть светящаяся человекоподобная фигура: стояла, колеблясь, потом рассеялась зеленоватым туманом, втянулась под серебряную броню гвардейца.

Томас почувствовал страх — да что там, ужас, обездвиживающий и отбирающий голос. Хотел крикнуть, пошевелиться — и не мог; чувствовал, что еще миг, полмига, и он сам расточится, словно тень (дух? душа? естество?) несчастного лондонского прохожего.

Но лишь проснулся с колотящимся в горле сердцем.

И уже выскальзывая из сна, уже открывая глаза под сияние нового дня в стране Ксанад, Томас вспомнил, где он видел такие камни: на безделицах, что вывозила из Волшебной Страны Ксанадская Торговая компания.

На «умных вещах».

18 июня. Утро

— Скверно выглядите, сэр.

Томас смерил ирландца тяжелым взглядом, но не нашел на лице его и тени усмешки.

— Как там наш Уильям? — спросил хрипло. Остановил жестом начавшего было отвечать Фицпатрика, подхватил серебренный графин, припал: вода потекла даже за воротник. Постоял, запрокинув лицо к потолку, снова повернулся к ирландцу. Повел приглашающе донцем графина.

— Спит, — ответил сержант. — И спит неспокойно, сэр. Однако серебро в его ладони остается серебром.

— Как и у госпожи Франчески, — задумчиво проговорил Томас.

Прошелся к столу, взгляд зацепился за лежащий подле подсвечника, оправленный в кожу дневник вдовы Хэвиджа. Была ведь вчера какая-то мысль. Что-то же он хотел сделать, спросить… И почти сразу вспомнил.

— Сержант, — сказал, стоя к Фицпатрику боком, — а было ли на Александре Холле кольцо?

Макги задумался, почесал нос, смешно оттопыривая губу.

— Перстень, сэр, — сказал наконец. — С сапфиром. Камешек — очень так себе, инклюз, да к тому же треснувший.

— Интересно… — протянул Томас, не обращая внимания на взгляды, какие бросал на него ирландец.

Потом решительно поставил графин на стол.

— Полагаю, — произнес, — надо бы прогуляться.

Макги, однако, заступил ему дорогу.

— Сэр, — произнес укоризненно. — У нас была тяжелая ночь, сэр, но есть вещи, забывать о которых не стоит.

И протянул Томасу рукоятью вперед свой пистолет. Сам же поддел пальцами лежащий на сукне стола серебряный шиллинг. Покрутил его в пальцах, зажал в кулаке.

— Могу я узнать, сэр, с чего вы заинтересовались, был ли у капитана Холла перстень?

Томас, держа пистолет на сгибе локтя направленным в ирландца, пожал плечами.

— В дневнике госпожи Франчески я нашел упоминание, что покойному его подарили здесь, в стране Ксанад. Это показалось важным. Но, ради бога, не спрашивайте почему.

Ирландец меланхолично пожал плечами:

— Эта земля открыта поэтическим вдохновением. Прозрения здесь значат не меньше, чем опыты британских академиков. Понимать бы еще, что они нам обещают.

— Это я и попытаюсь нынче выяснить. А вы, Фицпатрик, поговорите с Амаром: мне кажется, ему есть что рассказать о вчерашнем. Так сказать, взгляд профессионала.

Макги разжал ладонь, качнул серебряной монетой.

— Хорошо, сэр. Я поговорю. Ваша очередь!

Монета отчего-то показалась тяжелее, чем обычно. Тепло пальцев Фицпатрика совсем на ней не ощущалось. Томас повертел ее, зажал, грея, в кулаке. Покрутил монету, показал ирландцу. Профиль короля-моряка провернулся раз-другой.

— А вы, сэр? — спросил ирландец, пряча пистолет за пояс.