Книга Муравечество, страница 113 – Чарли Кауфман

Внезапно рабочий с очень длинной доской на плече разворачивается, услышав автомобильный сигнал, и крепко бьет меня прямо в лицо. Я отлетаю и падаю вверх тормашками в мусорку, в бороду набивается сыр из выброшенной бумажной тарелки с начос. Рабочий бежит ко мне и извиняется на каком-то омерзительном языке. Я догадываюсь, что он не хочет из-за меня проблем, что он нелегальный работник. Как человек, свободно владеющий пятью языками и терпимо — еще шестью (свободно: арчинский, аймара, малагасийский, ротокас и сильбо гомеро; терпимо: чокто, кавишана, онгота, ньерёп, португальский и юпикский), должен сказать, меня удивляет, что я не могу разобрать эту паническую галиматью. Возможно, потому что мое внимание поделено на три части: его панику, растущую на моем облитом колой лбу шишку и гложущий вопрос, почему такое вечно происходит со мной. Возможная Клоунесса Лори давно скрылась. Рабочий все лопочет и лопочет, то ли умоляя, то ли еще что, от чего ужасная головная боль становится только хуже. Я навскидку пробую малагасийский:

— Tsara daholo пу zava-drehetra ^[142].

Безрезультатно.

У Барассини над моей несчастной головушкой хлопочет и цокает языком раздражающе, излишне озабоченная Цай. Невыносимо. Нет, не нужен мне пакет со льдом. Нет, не нужно везти меня в травмпункт. Нет, не нужны мне две аспиринки. Или чай. Или вода. Нет, мне нравится сыр на бороде. Боже мой, женщина, оставь ты меня в покое.

Когда Барассини зовет в кабинет, мы оба закатываем глаза в маскулинной солидарности.

— Рассказывай.

В прокат «Мадд и Моллой встречают 32-футового человека» выходит в захолустье, премьера — в Монтгомери, штат Алабама, где после показа Шерилд должен выйти и продемонстрировать, что он настоящий великан. Расчет на то, что его размер заслужит внимание и тем самым принесет фильму широкую бесплатную рекламу. Сейчас он втиснут в кузов двух фур перед кинотеатром.

Моллой шагает взад-вперед по улице. Мадд курит и таращится на заусенцы. У Моллоя загораются глаза.

— Предлагаю увезти фуры за город, — говорит он.

— Зачем это? — спрашивает Мадд.

— Шерилда хотят сделать главной звездой. Наши выступления, поочередно комические и высокодраматические, будут утеряны в шумихе из-за фрика. Этот фильм — наш билет из глухомани, а не Шерилда. Мы это заслужили. А он просто фрик. Фрик, фрик, фрик!

— Ну, не знаю, Чик. Он приятный парень. А киднеппинг есть киднеппинг.

— Он фрик. Фрикнеппинг. Совершенно законно.

— Ты знаешь, о чем я. Он молодой человек. И похищать фриков тоже не разрешается. Не знаю, как это называется, но знаю, что это незаконно.

— Фрикнеппинг. Я же только что сказал.

— Ладно.

— Это наш билет из глухомани, Бад. Или, по крайней мере, должен быть нашим. Уже представляю себе статью Босли Краузера в «Таймс»: «Преступно невоспетому комическому дуэту Мадда и Моллоя наконец-то воздают должное. Эти два мастера веселья, попеременно то жизнелюбивые, а то ужасающие, то задорные, а то надрывные, то смешные, а то не смешные, раскрывают множество дополнительных уровней своей „смекалки“, и уж я точно с нетерпением и затаенным дыханием жду их следующей кинематографической пробы». А Шерилда вернем после рецензии Краузера. К этому времени мы уже прогремим.

— Ну, не знаю, Чик.

— Просто садись в кабину.

— Это штука, которая спереди?

— Да. Спереди.

— Ладно.

Они уезжают.

В кинотеатре у задних рядов нервно ходит взад-вперед Джеральд Фейнберг. Он молодой продюсер, родственник бывшей жены Моллоя. Публика, похоже, увлечена подготовкой Мадда и Моллоя к убийству великана, который сидит на утесе и меланхолично смотрит на предвечернее небо.

— Ты только посмотри на закат, Марти, — говорит персонаж Моллоя. — Красиво?

— Еще бы, доктор Уильямс.

— Зови меня Роберт.

— Правда? Спасибо! — говорит юный великан.

— А теперь, Марти, помни: только не оглядывайся, — говорит персонаж Мадда.

— У вас для меня сюрприз, да?

— Да. Потому что мы тебя любим.

— О, я вас тоже люблю, — отвечает Марти.

На этом Мадд и Моллой выхватывают пистолеты и расстреливают великана. Стрелять приходится много-много раз, потому что пули по сравнению с телом Марти очень маленькие. Но в конце концов он умирает и соскальзывает с утеса прямиком в овраг.

Мадд и Моллой обнимаются и плачут. Женщины в зале плачут. Мужчины сидят с красными глазами.

Фейнберг не может поверить своей удаче. Он торопится наружу, подготовить сюрприз. Как только люди выйдут из кинотеатра и из кузова вылезет настоящий Шерилд, это станет самой известной картиной всех времен. «Это мой билет из глухомани», — говорит он продавщице попкорна.

Я смотрю, как он выходит после начала титров, но успеваю заметить на экране имя Алан. Алан. Алан. Что это значит? Почему оно меня так преследует?

Грузовика нет.

— Что за… — говорит Фейнберг.

Он бегает по кварталу и кричит: «Черт. Черт. Черт». Двери кинотеатра открываются, и выходит, взбудораженно болтая, публика.

— Какая находка! — говорит женщина средних лет.

— Боже мой! Он красавец! — говорит другая.

— Что бы я не отдала всего за одно свидание с этим здоровяком! — говорит третья.

— О да, — говорит четвертая. — М-м-м-м-м. Интересно, какой у него рост на самом деле.

— По меньшей мере метр восемьдесят. Видно по его длинным рукам.

— М-м-м-м. Идеальный рост.

— Согласна. Люблю высоких, но выше метра девяносто — это уже отдает уродством.

— Согласна. От метра восьмидесяти до метра восьмидесяти пяти.

— С затаенным дыханием жду его следующей пробы. Надеюсь, это будет романтическая комедия.

— М-м-м. Я тоже.

— Я тоже.

— О-о, и я тоже. С Дорис Дэй!

Фейнберг следует за беседующими дамами еще три квартала; они замолчали, но ему нужно убедиться.

— М-м-м. Я тоже, — наконец говорит последняя.

Фейнберг получил свой ответ.

Рецензия из «Голливуд Репортер»: