Онлайн книга «Где валяются поцелуи. Париж»
– О чем ты говоришь, Пьер? Раньше это был коньяк, сейчас камамбер. Только запах остался. Раньше это был аромат. Джин уже не тот, они метают в полицию камни, будто – это камни души, а скорее камни в почках от неправильного питания. Люди лезут на баррикады не из идейных соображений, а из кожи, собственной кожи. – Им просто хочется сбросить с себя старую уютную пижаму, чтобы перезагрузить чувства. Так было всегда, мама. – Ты сам пошел бы на баррикады? – протиснулась в разговор Катя, коварно улыбнувшись. Пьер замялся. А когда захотел наполнить бокал Кати, толкнул его горлышком бутылки. Бокал качнулся, и, недолго раздумывая, упал. Мама была рядом: – Что он, дурак, что ли? – подняла она бокал и поставила на место. – Да и не получится у него. Во Франции революции делают женщины. – Вы про Жанну д'Арк? – Не только, Катя. Редкий случай, когда Франсуаза назвала меня по имени. «Наверное, вспомнила», – иронизировала я сама с собой. – Марианна, Клара Лакомб, а Коко Шанель чем вам не революционерка, пусть даже в тряпках? Женщине много не надо, ей нужно всё. Да и не только во Франции, в России разве не так? – У нас санкции, даже камамбером не пахнет, – пошутила Катя, давая понять, что ей не настолько интересна политика, чтобы тратить на нее оставшихся устриц. Но мать Пьера завелась: – Все делают женщины, правда, надо признать, за это им честь и хвала, что часто они делают это руками мужчины, если руки из того места, – посмотрела Франсуаза на сына. Со второй попытки Пьеру удалось обслужить Кэт. – Надо же, упал и не разбился, – все еще не мог он забыть про свою оплошность. – Потому что пьяный. Пьяные не разбиваются, – улыбнулась мне Франсуаза. Мы уже почти подружились с мамой Пьера, но тут принесли еще бутылку вина и виноградных улиток. – Меня мучает вопрос, на каком вине выращивают виноградных улиток? Чем их поят? – подхватило меня сухое белое и понесло. Пьер с матерью переглянулись. «Нужна тебе была эта русская экзотика?» – «Мама, это мое дело, я уже взрослый мужчина и не нуждаюсь в твоем благословении» – Не, я серьезно, мне кажется, если напоить улитку, она же может сбежать. Ползла себе улитка, ползла, у нее была четкая цель, скорее не цель, а программа. Выпила винца, продрала глаза – «неужели я родилась только для того, чтобы заползти к кому-то в брюхо», встала, поправила антенны, изменила цель и рванула со всех ног подальше от фермы, точнее, с одной ноги, ножки, – взяла я за ножку бокал с вином, посматривая на очередную устрицу Шекспиром: «Быть или не быть». – Если их напоить, то они начинают петь и танцевать, – начал выхолащивать ситуацию Пьер. Мама ядовито улыбалась. «Две женщины за одним столом – это тесно», – никак не угомонить мне было себя. «Где твоя толерантность, уважение к старшим?» – «Нету». – «Это все устрицы, они плохо на меня влияют, а вино хорошо, отличное вино. И почему его называют белым, когда оно прозрачное», – разглядывала я Пьера сквозь вино. – В общем, я хотела сказать, что вино очень вкусное и место замечательное, спасибо, Франсуаза. Давайте выпьем за вас! – подняла я бокал. «Вот видишь, – посмотрел сын на маму. – Она не такая плохая, просто выпила лишнего». – «Я вижу, она хорошая, просто в хлам». * * * Солнце кипело на закате. – Ты чего загрустила? – Всегда грустно, когда кто-то уходит. – Оно завтра вернется, вот увидишь. – Посмотрим, – чувствовала я, что вина было перебор и улитки хотели вернуться в залив. У меня начался прилив. И все эти гады начали подниматься где-то внутри меня. В этот же вечер мы уехали обратно в Париж. – Надо тебя свозить на утес «Лезвие бритвы». Вот где настоящий закат. – Только не сегодня. Сегодня хочу домой. – Ты не представляешь, какая там высота, какая красота. Зелено-карий вереск, черные камни и чайки, бреющие море с пенкой волн, где кипящее солнце тушит океан. За всем этим действием присматривает маяк. От стихов Пьера легче не стало. Красота на ум не лезла, только Корней Чуковский с его крокодилом, который проглотил солнце. – Ты Чуковского читал? – Нет, кто это? – А смотрел фильм про Кинг-Конга? – Да, и что? Чуковский играл Кин-Конга? – Почти, он вдохновил автора этого романа всего одной строчкой: «Дикая Горилла Лялю утащила». Это сейчас про меня. * * * – У меня сегодня теннис с Жан-Жаком, – увидел Пьер, что Кэт открыла глаза. – Не Руссо, случаем? – смотрела она безразлично на него. Рот был невкусный. Катя провела языком по сухим губам. – Не, он не настолько радикален, хотя подача у него ничего. – А чем он занимается? – безразлично спросила Катя. – Эклерами. – Он их ест? – Он их творит. Кондитер. Я тебя познакомлю. Хочешь? – Не хочу, меньше всего я сейчас хочу эклеров. Был бы он океаном или морем хотя бы. Ночью ее вывернуло, вывернутая наизнанку Катя лежала на боку на кровати. – Как ты? Катя? – Сам видишь, теперь я не Катя, теперь – Ятак. Вывернуло даже имя, – постаралась она улыбнуться мне. Зубы ее были черны. – В тазике небольшой залив, – посмотрела она вниз. – Я уберу, спи. Рядом на столике перед ней стоял кувшин с водой и активированный уголь. – Чувствую, сегодня был большой прилив. Глаза, вставленные глубоко в бледную кожу, не хотели ничего показывать. Задернув веки наполовину, словно в окнах ювелирного санитарный день, переучет, хотя бриллиантов всего два. Покупатель один, это я. Казалось бы, что там считать? Я считал, что ей нужно отлежаться. – Хочешь, я полежу рядом с тобой? – Не, дай мне умереть спокойно, и ручку с бумагой – хочу завещание тебе нарисовать. Я исполнил ее просьбу. – Что еще? – Ничего больше не хочу. За меня не волнуйся. – Даже моря? – Вчера хватило. – Я думал, девушек хлебом не корми, дай в море ноги помочить. Помнишь, как ты хотела вчера пойти искать мидий? – Не напоминай. Иди, я порисую. – Хорошо, – забрал я тазик, и, затворив за собой дверь, направился в ванную. Только я оттуда вышел, как позвонила мать, чтобы узнать как мы добрались. – Это у нее на меня аллергия, – постаралась та поддержать меня в трубку, прежде озвучив краткую инструкцию по спасению утопающего. |