Онлайн книга «Где валяются поцелуи. Париж»
«Умирает не на камеру, а по-настоящему. Это безумно тяжелая история дружбы и человеческой любви между 16-летней неизлечимо больной девушкой и 45-летним режиссером, которые решили посвятить друг другу последние мгновения ее жизни. Они познакомились на одном из фестивалей документального кино. Вместе с режиссером начинают снимать фильм о ее жизни, болезни и борьбе со смертью. Своеобразный видеодневник. Работа над фильмом становится главной миссией Лили: «Все, что я хочу успеть перед смертью, – снять этот фильм». И без того драматическую ситуацию усложняют совершенно неадекватные родители. Истеричная мать-эгоистка не может принять тот факт, что Лиля проводит свои, возможно, последние месяцы и дни не с ней, а с режиссером, осуществляющим ее последнюю мечту». — Извини, что я тебе все это рассказываю, все это время мне было некому. Если бы ты знал, как мне стало легко сегодня вечером. – Это просто дождь, он смыл с тебя пыль воспоминаний. – Так и буду тебя звать – дождь. Как долго душа моя была пустыней. Почему ты мне ничего не рассказываешь о себе? – По сравнению с твоей историей, моя покажется инструкцией по эксплуатации души. Вода. Хочешь воды? – Ты же дождь, – рассмеялась Фортуна. – Можно тебя попросить еще об одном одолжении? – Сколько ты хочешь? Извини, это я так по-дурацки шучу. Говори. – Можно твою руку? «Тогда уж и сердце», – промелькнуло в голове Павла. Он протянул свою руку. Фортуна взяла ее и прижала к щеке. – Теплая. * * * Пока Стив успокаивал Фортуну, на них стала наезжать камера, появились журналисты, девушка с плюшевым микрофоном подошла так близко, что объятия распались и Фортуна отошла в сторону, чтобы не мешать интервью. – Как вам пришла идея снять этот фильм? О чем вы хотели сказать? – Если вы думаете, что это документальный фильм, то разочарую вас, это не кино, это ода Лиле. Я снял фильм не о болезни, а о любви. О человеческой любви, любви к жизни и искусству, о любви чистой, вечной, без быта и без секса. – все, что может ответить он. Я влип, как только заразился идеей снять этот фильм. Я не понимал, насколько это тяжело. Фильм-расставание. Потому что чем больше привыкаешь, тем больше привязываешься, чем больше привязываешься, тем больнее расставаться. И все чувства приходится разделять пополам. * * * — Я никогда никому не рассказывала про фильм, кроме тебя. Фильм был ужасен и прекрасен одновременно. Он ужасен, потому что я видела главную героиню, главную актрису фильма, свою прекрасную дочь, но порой такую больную. Волосы, иглы, вены. Я помню, как ее всякий раз тошнит. Как ее крутит от невыносимой боли, а на глазах слезы, когда ее рвало в пластиковое ведро, когда она с грубым швом на животе лежала на надувном матрасе, когда она руками сдирала волосы, когда она доживала последние дни рядом с режиссером. В этот момент возникает внутреннее противоречие: как? Как можно это снимать? Имеем ли мы право смотреть это? Это жестоко. «Стив, ты видишь, как ей плохо, но безжалостная камера направлена прямо в лицо, как дуло пистолета. Откуда в тебе силы снимать это?» А потом я спрашивала себя: «Как это можно было смотреть? Откуда у тебя были силы смотреть все это?» * * * Расскажите нам о главной героине, как ей удалось это сыграть? – Лиля ни разу не сдалась, не закричала, не потребовала остановить к черту весь этот «Мотор!». Ей становилось лучше, и она улыбалась, жутко цинично шутила. «Вы ведь всем моим венам уже клички придумали, да?», «Свою опухоль я бы оставила как арт-объект, ведь это прикольно!». К ней приходили друзья и не только, люди, а она им: «Вот, смотрите, это моя опухоль!» По-взрослому мудро рассуждала о кино, о своей жизни и о своей смерти. Так спокойно, что невозможно понять: откуда в такой маленькой, в такой веснушчатой и со смешными зубами девчушке, откуда в ней столько сил? — Она прекрасно, лучше нас всех знала, что умрет, и вместо того чтобы биться в истерике, как я, ее взбалмошная мамаша, стойко продолжала свое дело. «Если у нас не получится хороший фильм, значит, мы хреновые режиссеры, Стив». И дальше – новые химиотерапии, новые операции, новые мечты о режиссерской карьере. «На свою свадьбу я хочу вот такой букет!» – хитро подбадривает Стива Лиля, зная, что никакой свадьбы никогда не состоится. Но она чувствует, что он страдает из-за нее, и все время подбадривает его. Ты можешь себе представить, что умирающий пытается избавить от страданий того, кто еще будет жить. – Любовь и смерть – самое классическое и самое сильное сочетание. Мы видели сотни кинематографических смертей, красивых и не очень, зачастую не вызывающих никаких эмоций. Как вам удалось справиться со смертью? – До сих пор не могу это понять. Как я смог наблюдать за смертью вживую (уже что-то жуткое есть в самой этой фразе «смерть вживую», «онлайн», как шутила Лиля), когда это не постановка, когда две секунды назад милая шутница еще грустно улыбалась, а теперь лежит неподвижно – это испытание, обсуждать которое нет смысла, ведь слова здесь только все обесценивают. * * * – Давай, короткий утренний блиц, – продолжила эфир после песни Ава. – Ты готов? – Готов, – ответил Планшет. – Ладно, погнали. Какие планы на вечер? – Хочу завтра встать пораньше. – Какова твоя жизненная позиция? – Получать от нее удовольствие. – Много ли надо человеку для счастья? – Нет, как правило, мужчине женщину, женщине мужчину. – Что для тебя покорение женщины? – Покорность. – Чья? – Если она покорилась – то ее. Если еще нет – то моя. – Селфи, а ты что скажешь? – Покорение женщины – есть процесс, который ты проиграешь, если будешь законопослушен. – Предпочитаешь во все тяжкие? – Во все легкие, – нарочито громко вдохнул Селфи. – Зачет. Что такое любовь? – Любовь – это пожизненная прививка от влюбленности. – Ты гладишь по утрам носки? – А что, раздражает? – рассмеялся Планшет. – Да. – Что именно? – Что у тебя есть на это время. – Ты думаешь, я носки глажу? – А что? – Отношения. – Сгладил? – А как же. Это же были ее носки. Скоро они вновь помирились. Все встало на свои места, но в ту же очередь, – подытожил Планшет. – Надо ли быть верным? |