Онлайн книга «Где валяются поцелуи. Париж»
– Рыбалка? – Я бы сказал, охота. – Combien tu m'aimes? – вдруг остановила девицу Катя. Та показала пятерню. – Так дорого? – Может, она решила, что мы вдвоем. Шлюха начала уже оказывать знаки внимания Кате. – No, – ответил резко Пьер. – Ок, – загнула один палец на смуглой руке куртизанка. «Не француженка», – решила про себя Катя. Мелькнула мысль ляпнуть что-нибудь на родном, но она сдержалась. – Зачем тебе это, Катя? – прошептал ей на ушко Пьер. * * * – Если только поговорить по душам. Всегда хотелось узнать, что у них там. – Ты думаешь, у нее есть душа? – Конечно. Хотя нет. За 400 она нам душу не откроет. – No, mersi, – повторил Пьер, продолжая смотреть на длинные ноги платных удовольствий. Та пожала плечами. – Не дури, Катерина, – взял под руку Катю Пьер и стал уводить от греха подальше. Катя вырвала руку и побежала вперед, скандируя на ходу, пытаясь попасть каждым шагом своего бега в такт: – Без преувеличения Могу вам сказать, — поправила она свою выдающуюся грудь. Потом посмотрела на меня большим небом глаз. — Вы можете Думать все что угодно. Можете даже перед сном об этом подумать. Я – женщина, которая ищет мужчину, который давно уже ищет ее, я не бл… – Подожди, – кричал ей Пьер. – Я не слышу, что ты говоришь. – Не важно, это стихи. – Про нее? – Про ее душу. – Как ты думаешь, сколько ей лет? – бросил Пьер, наконец настигнув Катю. – 30. – 40, не меньше. Здесь многим, как правило, далеко за 40. – Я давно подозревала, что женщина начинает что-то понимать в любви только после сорока. – не стала спорить с Пьером Катя. «Возраст женщины выдают глаза. Эти насмотрелись на 30, не больше». Этот короткий разговор Катю развеселил. Она вдруг почувствовала себя одной из них, у французского столба, который привязал ее к себе еще в Питере, когда Он впервые приехал к ней туда в гости. И вот столб уже уводит ее, уводит подальше от самой себя. Они пробежали еще несколько метров, потом остановились и снова пустились взасос. Глаза закрыты. Губы ее врастают во французские губы Пьера. Они говорят на одном языке. Где-то рядом чей-то голос тащит свою песню. Когда Катя открыла глаза, она увидела счастливого Пьера, а за его спиной музыканта, который тихо перебирал что-то на французском и, будто зная, о чем она сейчас подумала, схватил гитару, висящую на его шее, и стрельнул, пронзительно передернув струну, стрельнул в Пьера, словно это была не гитара, а автомат. Струна лопнула, музыкант улыбнулся, сделал красивую паузу и тут же продолжил песню. Отели, бордели, притоны приглушенным розовым светом склоняли к интиму самых одиноких. Свет шептал прохожим своим мягким током, что девочки здесь что надо, стоит только его погасить. * * * Заходили в книжный и писатели, чаще местные, находили полку со своими книгами, любовались, потом здоровались и спрашивали с нарочитой небрежностью: «Как продается книга?» – их детище, их Библия. Смешные и очень обидчивые, как дети. – Никак, – с некоторых пор стала отвечать я честно, – даже не спрашивают. – А что сейчас спрашивают? – Как всегда, романы. – Какие? – Хорошо идут романы-шуршалки, – вспомнила я книжку-шуршалку, которую подарила дочери подруги на годик. Особо тщеславные обижались и долго не приходили. Сразу было видно, чего не хватает в их книгах, кроме чувства юмора. Если в книге нет даже чувства юмора, то как она может задеть чувства других. Книга – полкило букв, если ты хочешь, чтобы ее покупали как картошку, для этого она должна стать вторым хлебом. По сути своей слова – это прямая, это правда, нарезанная на буквы, на кусочки, изящно загнутые под нашу действительность. Это полуфабрикаты. Не все приемлют сырую правду жизни. Задача писателя – приготовить вкусное блюдо, для кого-то хорошо прожаренное, кому-то с кровью, для вегетарианца – из фруктов его мечты и овощей бытия. Писатель – это прежде всего голос с запоминающимся тембром, который должен будет впоследствии то царапать, то вновь успокаивать вашу душу; во вторую очередь, писатель – это слух, идеальный слух, он должен слышать не только других, но прежде всего себя. Его слова должны передавать ощущения в пятимерном пространстве чувств. Как я уже говорила, шестым чувством, словно тенью, за ним должно следовать чувство юмора. Оно необходимо, чтобы давать читателю время отдохнуть, перезагрузиться, посмеяться, освободить легкие души от лишних эмоций. * * * Вдалеке мололо хлеб из зрелищ Moulin Rouge. Мельница накалилась докрасна. Зрители толпились у входа в ожидании горячей выпечки. Толпа гудела разноцветными языками, кого здесь только не было. Катя знала, кого здесь не было, и Пьер, скорее всего, тоже знал, но молчал. – Почему ты молчишь? – За слова придется отвечать, – вспыхнула на нем французская улыбка, было в ней что-то от Бельмондо, Депардье и Ришара, вместе взятых. Глупая улыбка счастливого человека. – Да, – вздохнула Катя, и сказала на русском, – за базаром надо следить. – А что такое базар? – Это рынок. – Рынок любви открыт, – раскрыл объятия Пьер, пытаясь обобщить все выше увиденное. – Базар, – поправила его Катя. – Базар, – повторил Пьер. Пьер, конечно, не знал второго значения этого слова, а Кате не хотелось сейчас объяснять. В ее зрачках светились огоньки афиш. Мимо пробежали рекламой кабаре танцовщицы из мюзик-холла. Ночь – сутенер, она следит за тем, как вытряхивают кошельки туристы. Звезд все больше, они ведут счет прибыли. Шлюхи, как звезды – их лучше видно в темноте. Рядом прошла пара. Мужчина, он был разбавлен двумя бутылками вина, не меньше, а может быть, и тремя. Обняв барышню за талию, что-то объяснял ей на немецком; скоро он испарился в темноте притона вместе с женщиной. |