Книга Весь мир Фрэнка Ли, страница 25 – Дэвид Юн

Кью обдумывает мои слова.

– В теории – нет. А на практике – не все так просто. Разве что… – Он не договаривает.

Неужели имеет в виду кого‐то конкретного? Я пытаюсь надавить:

– Разве что? Или кто?

Я внимательно изучаю его лицо. Ничего себе! Кью смутился.

– Да ладно! – говорю я. – Кто тебе нравится?

Как я уже говорил, мы с ним обычно не обсуждаем девушек. Но кто‐то же ему наверняка нравится! Конечно, он ботан, и у него проблемы с социализацией, но ведь он все равно парень, такой же парень, как и все остальные. Правда, немного странно и непривычно говорить о том, что в кого‐то влюбился, с другом, которого знаешь много лет. Кью в средних классах нравилась одна девчонка, Кара Трам. Но мы с ним о ней практически не говорили. А потом она переехала, и на этом история закончилась.

Кью, раскрыв рот, долго думает, перед тем как снова заговорить.

– Эта информация предназначена только для ушей королевы, старина.

– Амели Шим.

Он плотно сжимает губы и качает головой:

– М-м-м-м.

– Найма Гупта.

Кью вздыхает:

– Нет. Да и какая разница? Объект моей страсти встречается сейчас с другим человеком.

– Отстой.

– Полный отстой.

– И что ты собираешься делать?

– Буду сохнуть, – отвечает Кью. – Я могу только сохнуть, как дерево в засуху.

Я наклоняюсь к нему и шепчу:

– А все‐таки кто это?

– Так, значит, мы уедем в колледж, а что потом? – спрашивает Кью, игнорируя мой вопрос. – Твои родители все равно будут тебе звонить, будут тебя навещать. И что будет после колледжа? Так и будешь заниматься подменой драгоценностей? Однажды мы окончим колледж. А что потом?

Это как раз то, о чем я не хочу говорить. Я просто хотел рассказать про то, как классно мы с Джо все придумали и как охренительно волшебно прошел вечер с Брит. Никакой болтовни о будущем.

– Ханна и есть это «а потом»! – выпаливаю я. – Ты же знаешь, что она вышла замуж за Майзла в мэрии? Она знала, что мама с папой не приедут на ее свадьбу. Вот оно, твое «а потом». У них с Майлзом будут дети, они вырастут, а мама с папой постареют… Вот и все! Вот оно, гребаное «а потом»!

– Эй, эй! – перебивает Кью.

– Она вышла за черного чувака. Ты сам все прекрасно знаешь… как глубоко въедается эта расистская зараза.

Он кладет мне руку на плечо и дружески сжимает его.

– Я тебя понимаю. Правда.

– Я не знаю, что там будет «потом». Никто не знает. Я просто… Я просто провел чудесный вечер с Брит. Один из лучших в моей жизни. И сейчас я хочу говорить только об этом. Сейчас я не в состоянии думать о чем‐то другом.

– Все, все, все, – говорит Кью, успокаивая меня, – я тебя понял.

– Прости.

– Да все в порядке, – уверяет меня он.

– Что‐то психанул.

– Было бы странно, если бы ты не психанул, старина.

Я улыбаюсь ему:

– Ты настолько великий, что по сравнению с тобой Великая Китайская стена – это просто забор из проволочной сетки.

Кью улыбается мне в ответ:

– Ты такой горячий, что можешь ускорить глобальное потепление.

– Ты просто бомбический, хоть эвакуируй всех из здания.

Ну и так далее. Мы играем в свой собственный вариант «Дюжины» ^[22]: тут нужно не оскорблять соперника и его маму, а делать ему комплименты. Эту игру мы называем «Чертовой дюжиной». В ней нет проигравших, все в выигрыше.

– Я рад тому, что ты счастлив, к черту все, – говорит Кью, прищурившись: он делает вид, что смотрит на меня в несуществующий монокль, и поднимает воображаемый бокал. – За это мгновение.

– За это мгновение.

И мы делаем вид, что чокаемся.

– Фрэнки-младший, ты хотеть пива или чего? – спрашивает папа. – Привет, Джо, рад тебя видеть.

Папа заносит в комнату упаковку из шести бутылок – индийский светлый эль или что‐то типа того, говорят, хорошая штука, – ставит все это на пол, словно еду в клетке для странных животных, а потом уходит. На этот раз Сборище происходит у Кимов.

– Папочка, – слышится мамин голос, – не давать алкоголь.

– Они сдать тест, можно расслабляться, – отвечает папа.

Да, это правда. Сегодня утром я разделался с тестом. Хотя такое ощущение, что это тест разделался со мной.

Сначала я чихнул в свою брошюру с вопросами (занимательная книженция), правда, у меня не было ничего, чем можно было бы вытереть нос, разве что самой этой брошюрой. Потом у какой‐то девчонки зазвонил телефон. Ее так и выгнали бы с экзамена, если бы не пылкая трехминутная речь о том, что она мечтает стать педиатром. Это представление было занимательным, но очень меня отвлекло. Упэшники собрались на улице у флагштоков. По тому, как все пинали засохшую траву, я понял, что они, как и я, собой недовольны.

– Нет, ребят, до конца еще далеко, – сказал Пол Олмо. – Мы еще сотрем себе задницы во время подготовки ко второму тесту.

– Сотрем себе задницы? – переспросила Найма Гупта.

– Ты понимаешь, о чем я, – отвечает Пол. – Ладно, давайте isang bagsak.

Isang bagsak – это такая филиппинская фишка, когда все начинают одновременно хлопать и хлопают все чаще и чаще, чтобы потом закончить одним общим хлопком. Пол еще называет это «хлопком единения». Наш хлопок единения вышел каким‐то кислым и саркастичным. Сейчас, глядя на лица лимбийцев, я понимаю, что у всех них в голове одна и та же мысль: «Я мог бы написать лучше».

Я бросаю взгляд на пиво:

– Пап, да я вообще‐то не пью.

– И все равно спасибо вам большое, – говорит Джо, с улыбкой глядя на папу.

А она молодец. Папа некоторое время смотрит на нее, потом снова переводит взгляд на меня. Потом словно вспоминает, что в комнате есть и другие люди.

– Все сегодня хорошо поработать. Когда следующий тест?

Комната погружается в уныние. Папа только что вслух сказал, что до конца еще далеко.

Мама с папой уходят вниз играть с остальными родителями в ют-нори на большом пушистом норковом одеяле. Оно называется норковым не потому, что сшито из шкурок убитых норок, а потому, что оно мягкое и пушистое, как мех норки. Ют-нори – древняя игра, ей, наверное, миллион лет. Там надо кидать кости (только вместо привычных кубиков здесь толстые палочки, выточенные из березы) и двигать фишки по игровому полю. Мне кажется, это одна из самых первых настольных игр, когда‐либо существовавших в мире, но я не уверен. Надо будет потом проверить.