— Что с ней сталось?
— В последний раз ее видели в саду; Лиле очень любила свои яблони. Представляешь, многие саженцы она привезла из Атлантиды. Саженцы… в такую даль… сквозь все треволнения. И они прижились, плодоносят… так далеко от родины… — Харита сглотнула и продолжала. — Было темно. Солнце село. Чуть раньше конюх видел, как она выезжала: она сказала, что едет в сад. Она подолгу бывала там. Когда она не вернулась, Аваллах отправил на поиски слуг. Они нашли лошадь привязанной к дереву и обезумевшей от страха. Ее круп был в крови, на холке зияли раны, словно от когтей дикого зверя, хотя прежде никто не видел подобных отметин.
— А Лиле?
— Ее так и не нашли.
— И вы никогда о ней не упоминаете.
— Да, — призналась мама. — Если ты спросишь, почему, я не смогу ответить. Просто кажется, что не надо о ней говорить.
— Может быть, ее унес волк или медведь, — предположил я, прекрасно понимая, что это не так.
— Может быть, — отвечала Харита, как будто такая мысль впервые пришла ей в голову. — Или кто-то еще.
— Ты не рассказала про Моргану, — напомнил я.
— Моргана — дочь Лиле и Аваллаха. Когда я впервые увидела Лиле, Моргане шел четвертый год. Это была очень красивая девочка. Мне она нравилась. Впрочем, я редко ее видела, потому что готовилась покинуть Атлантиду, и это занимало все мое время. Помню, она играла в саду… и уже тогда с Аннуби. Она всегда была рядом с Аннуби.
— Сейчас она не с ним.
Харита задумалась.
— Да, наверное. Итак, после катастрофы мы оказались здесь, и она росла, как все дети. Я не очень обращала на нее внимание — у нее были свои интересы, у меня свои. Однако она за что-то невзлюбила меня, и мне всегда было с ней тяжело. Между нами возникла неприязнь, я так и не поняла, из-за чего.
Когда появился Талиесин, Моргана попыталась его у меня отбить. Делала она это неумело, и у нее, конечно, ничего не вышло. Она только сильнее меня возненавидела. — Харита помолчала, тщательно подбирая слова. — Вот почему я думаю, что в смерти Талиесина виновна она. Не знаю, как все вышло, может быть, она хотела убить меня. Во всяком случае, я всегда знала, что это ее рук дело.
Я кивнул.
— Ты права, мама. Аннуби сказал, что вина на нем, но он лгал.
— Аннуби? — В ее голосе была жалость и боль.
— Думаю, он хотел, чтобы я разозлился и прикончил его. Он мечтает об избавлении, но я не мог этого сделать.
— Бедный, бедный Аннуби. Даже сейчас я не могу презирать или ненавидеть его.
— Аннуби теперь во власти Морганы. Его страдание безгранично.
— А ведь мы когда-то дружили. Однако наш мир изменился, а он остался прежним. Грустно. — Она подняла взор от гаснущих угольков и улыбнулась печально. — Теперь ты все знаешь, сынок.
Она встала, поцеловала меня в щеку и ненадолго задержала руку у меня на плече.
— Я иду спать. Не засиживайся слишком поздно. — Она повернулась, чтобы уйти.
— Мама, — произнес я ей вслед. — Спасибо, что сказала.
Она кивнула и ответила:
— Я не собиралась делать из этого тайны, соколик.
Глава тринадцатая
Я не стану рассказывать про обратный путь в Годдеу, замечу только, что все было иначе, нежели прошлой зимой. То ли дело путешествовать летом! И Аваллах, и Мелвис отправили с нами людей — оба стремились заручиться дружбой могущественного союзника на севере.
Северяне желали того же. Настроение жителей переменилось, страх нарастал, медленно расползался по пустынным холмам, наполняя сердца и умы. Я читал его в лицах тех, кого мы видели по дороге, слышал в их голосах, ловил в шуме ветра, который, казалось, воет:
«Орлы ушли! Надежды нет! Мы обречены!»
Меня изумило, что перемена произошла так быстро. Да, легионы заметно поредели, но все-таки ушли не все. Никто не бросил нас на произвол судьбы. Да мы и никогда не рассчитывали только на Рим.
Спокон веков человек полагался на свой меч и отвагу своих сородичей. Pax Romana, Римская империя — хорошо и прекрасно, но люди ждали защиты первым делом от короля и лишь потом от Рима. Зримый, живой король куда надежнее смутных толков о кесаре, что сидит на золотом троне в далекой неведомой стране.
Неужто мы так ослабели и размякли, что уход нескольких тысяч воинов поверг нас в панику? Если нас что и погубит, то только страх, а не вторжение разбойников-саксов и их размалеванных синей краской приспешников-пиктов. В конце концов, набеги случались и при римлянах.
Теперь Орлы улетели. Что с того? Неужто Британии уже не страшатся? Неужто мы не в силах сами постоять за себя?
Я был убежден, что в силах. Коли Эльфин и Мелвис сумели собрать дружины, сумеют и остальные. И в этом, а не в защите римских легионов, наше будущее. Я утверждался в этой мысли с каждой римской милей, приближавшей нас к северу.
Кустеннин принял нас с радостью. Он был счастлив, что брошенное им семя принесло такой урожай. Дары лились рекой. Даже я за свой ничтожный вклад удостоился кинжала с золотой рукоятью. Ликование его было так велико, что на третью ночь был устроен пир в честь союза наших народов.
Пир, как водится, был пышный, его готовили целых два дня, однако без того разудалого веселья, что у дедушки Эльфина. Я еще прошлый раз подметил эту сдержанность — она выражалась в таких мелочах, как отсутствие барда, но тогда я не понял ее причины. Теперь все разъяснилось: Кустеннин, несмотря на свое бриттское имя, был по рождению атлантом, а значит, не привык выставлять свои чувства напоказ, в точности как Аваллах.
Однако при нынешнем числе гостей-бриттов разгул и сдержанность смешались в идеальной пропорции. Было вдоволь еды и пахнущего дымком верескового меда — уж не знаю, где Кустеннин его достал, разве что Обитатели холмов выучили его подданных варить этот дивный напиток.
Кажется, я громко и много пел и не всегда под арфу. Хотя вряд ли кто-нибудь заметил этот мой промах.
Кроме Ганиеды.
Везде, куда бы я не повернулся… Ганиеда: ждет, смотрит, молчит, себе на уме, ее блестящие синие глаза повсюду следуют за мной. В первый день она холодно встретила меня и с тех пор не сказала и трех слов.
Я ждал большей приязни. Не града поцелуев, но хоть улыбки, приветственной чарки, чего-нибудь. Вместо этого я стоял, как столб, только что с дороги, в покоях ее отца, она же едва удостоила меня взглядом, словно вывешенную для продажи овчину.
Впечатление было настолько схожим, что я решил пошутить: раскинул руки и медленно повернулся кругом.
— Сколько дадите за эту прекрасную шкурку, госпожа?
Ганиеда, видать, не оценила шутки.
— Тоже мне, прекрасную! Зачем благородной даме такая грязная и вонючая шкура?! — холодно отвечала она.
