Онлайн книга «Угрюм-река»
|
– На основании закона. Прохор нажал кнопку телефона и дрожащим баском сказал приставу: – Вот что, Федор Степаныч, вы свой закон пока в сторонку... Сейчас же распорядитесь освободить Матвеева... Идите к телефону... Алло, алло!.. – Но я ж не могу... Вы понимаете, не могу я. – А я требую. Что ж, вы хотите мне на пятьдесят тысяч убытку наделать? – Но вы ж, Прохор Петрович, подрываете мой престиж. Вы рубите сук, на котором... – Я вас прошу сейчас же освободить Матвеева... Вот телефон. Андрей Андреич, до свиданья! Оставьте нас двоих. Протасов вышел, Прохор захлопнул за ним дверь. Пристав стоял растопыркой, разинув рот. – Федор, – сказал ему Прохор. – Ты штучки свои оставь. Я не препятствую тебе производить обыски, арестовывать... Напротив! Но – только с моего согласия. У меня все работники на перечете, каждый мне нужен, как колесо в механизме. Рабочих можешь хватать сколько влезет. Но пока у нас горячая работа, Матвеев должен быть выпущен. После можешь взять и постращать. Но раз и навсегда запомни, Федор, – голос Прохора зазвучал властно, повелительно. – Раз и навсегда запомни: инженер Протасов должен быть вне всяких подозрений. – Но... – Без глупых «но», раз тебе это говорит Прохор Громов. Он мне нужен, он – башка, он – душа дела. Понял? И – ни слова. Пристав нагло, жирно засмеялся, сотрясая брюхо. – Быть посему, быть посему, – говорил он, преодолевая непонятный Прохору смех. Лежавший на медвежьей шкуре волк нет-нет да и зарычит на пристава, и оскалит пасть, и хамкнет. – А я эту твою волчью собачку когда-нибудь тюкну вот из этого, – потряс пристав револьвером. – Не нравится она мне... – Да и ты ей – тоже. Прохор позвонил в контору. – Бухгалтер? Что, не приходил к вам такой лохматый мужик? Звать Филипп Шкворень? Пегобородый такой? Ежели придет, в разговоры с ним не вступать, а немедленно направить ко мне. Я на башне. Глаза пристава завиляли. Он насторожил оба уха. Дыхание стало неспокойным, прерывистым: спирало в груди. – Это старатель, хищник? – сказал пристав. – Я его тоже встретил вчера. – Он хороший кузнец. Хочу подлечить его маленько – пьяница он, – потом возьму на службу. Пристав испытующе посмотрел в глаза Прохора, встал, заторопился. – Ну, я пошел... Впрочем... Мне бы деньжат... – Нету. – То есть как это? Мне до зарезу... – Этакой ты негодяй! Мне надоело это... Слушай, садись, Федор, поговорим... – После... Некогда. Гони пятьсот, пока больше не попросил. – Убирайся к черту! Ступай вон! Пристав выкатил глаза, запыхтел и сердито ударил каблук в каблук. – Сма-а-три, молодчик!.. – погрозил он пальцем и захохотал, его усы в деланном смехе взлетели концами выше ушей, глазки спрятались, красные щеки жирно, по-злому, дрожали. Вдруг глаза вынырнули, округлились, остекленели, рот зашипел, как у змеи: – Прохор Петрович! Прохор отбросил кресло, сжал кулаки, шагнул к приставу. Волк тоже вскочил, щетиня шерсть. Пристав задом допятился до двери, открыл дверь каблуком, просунул зад с брюхом в проход на лестницу и сладенькой фистулой проблеял из полутьмы: – А мы с Наденькой надумали, Прохор Петрович, новый домочек строить. Дверь захлопнулась. – Мерзавец! – тихо сказал Прохор и вздохнул. Его лоб покрылся холодным потом, пожелтевшая от гнева кожа на висках стала отходить. Он огладил вилявшего хвостом волка, бросил ему кусок сахару и позвонил домой. – Настя, накрывай на стол! Барин обедать не придет, – распорядилась хозяйка. Сегодня приглашены к обеду Иннокентий Филатыч, учительница Катерина Львовна и отец Александр. Но священник запоздал, – сели без него в той же малой столовой. С утра прикочевали в резиденцию на сотне оленей тунгусы. Они расположились стойбищем в версте отсюда. С дарами из сохатиных, беличьих, лисьих шкур человек с десяток из них направились к церкви. Церковь на замке. Открыто боковое окно в алтарь, для вентиляции. Тунгусы походили кругом, с сожалением почмокали губами: заперто. Старик Сенкича сказал молодому Ваське: – Пихай меня в самый зад, в окно лазить будем. Вот старик и в алтаре. Залезли и остальные, кроме Васьки. – Эй, друг, швыряй пушнина сюда! Васька прошвырял в окно все шкуры и сам залез. Тунгусы покрестились на престол, отворили царские врата и вволокли шкуры в просторное помещение для молящихся. Отыскали в иконостасе образ Николы-чудотворца и к подножию его сложили жертву. А тридцать беличьих и одну лисью шкурки положили отдельно. – Это батьке отцу Александру, священнику-попу, – сказал старик. Меж тем Васька взломал ящик со свечами, выбрал десяток самых толстых, поставил в подсвечник перед образом Николы и зажег. Кстати он раскурил и трубку. Но старик крикнул: «Геть!» – выхватил из его рта трубку, бросил на пол и ударил Ваську по затылку. Васька в обиде замигал, засюсюкал что-то, потом быстро побежал в алтарь. Тунгусы молились, почесываясь и вздыхая. Баба с девчонкой сели на пол, спиной к образу, и рассматривали, причмокивая, весь в золотых звездах синий потолок. Васька вынес дымящееся кадило, подал старику, сказал: – На, штучка три цепочка, махай. Знаешь? – Мало-мало знаю, – сказал старик Сенкича и стал кадить, кланяться образу, что-то выкрикивать невнятное и петь во весь голос, как в тайге: – Ого-го-го-гой!! Микола-матушка-а-а!.. Все встали на колени и заплакали. А потемневший Никола хоть по-строгому, но улыбался тунгусам. Васька же, оглаживая возле клироса золотые крылья херувима, удивлялся вслух: – Один голов, крылья... То ли птица, то ли кто?.. Старик Сенкича затряс головой – седая сплетенная коса его задрыгала, как хвост, – зажмурил узкие гноящиеся глазки и, скривив безусый морщинистый рот, закричал неистово: – Э-ге-ге-ге-гей!! Бог-матушка, цариц небесный батюшка!.. – Стойте, нечестивые, стойте! Тунгусы оглянулись на голос вошедшего в храм священника, кадило из рук Сенкичи упало. Мужчины со страху надели шапки. – Как вы проникли в Божий дом! Через алтарь! Нечестивые, вы осквернили церковь, опоганили... – Какой опоганили, что ты? Врал твоя! – сказал Сенкича. – Это дым... вон от этинькой махалки... Что ты, батька, отец Лександра, священник-поп. Батюшка горько улыбнулся, всех благословил и, крестясь, стал благоговейно закрывать царские врата. |