Онлайн книга «Угрюм-река»
|
– Джагда! – разорвал он струи лунных ливней. Но милый голос не прозвучал в ответ. А вот и стойбище. По мшистым зарослям пасутся поголубевшие олени. Вот кучка их сытно лежит, костистые кусты рогов недвижны. Пять остроконечных чумов из ровдужины [6] , тунгусы в глубоком сне. Лишь одна не спит – высокая, стройная тунгуска. Она в раздумье остановилась у огромного костра, смотрит на игривую пляску пламени, тужится понять – какую сказку говорит огонь, а может, и сама выдумывает песню о морозном солнце, о милом, о луне. Вот она, луна! А где же милый? – Здравствуй, – тронул ее Прохор за оголенное плечо, Тунгуска пружиной отпрыгнула в сторону. – Ай! Ну! Зачем пугаешь? Залаяли, кинулись к костру кудлатые собаки. – Геть! – Она ударила жердиной одну, другую и подняла на Прохора черные, под крутыми тонкими бровями, глаза свои. В них испуг и любопытство. – Чего ж ты испугалась? – Тебя... Думала – шайтан. – Она держала в зубах трубку, смуглые скуластые щеки ее рдели здоровым румянцем. Она молода, гибка, голос ее плавен. – Ты большой. Ты можешь медведя заломить... Я тебя боюсь. Сейчас разбужу наших, – вслух думала она, разглядывая Прохора. – Не надо, не буди, – сказал Прохор, любуясь ею. – Ты очень красивая. Как тебя звать? – И Прохор сел к ее ногам, обутым в шитые разноцветным бисером сапожки. – Меня звать – Джульбо. – Хорошее имя. А нет ли среди вас Джагды? – Джагды? – Тунгуска вынула из зубов трубку, отерла слюни на губах и сокрушенно присвистнула. – Джагда померла. Давно померла Джагда. Стала родить русского ребенка, не могла разродиться, померла. Она говорила по-тунгусски, глядя в сторону, в мрак тайги, и прерывала свои слова вздохами. – Поколел твой Джагда, сдох давно, – пояснила она исковерканным русским языком, и глаза ее наполнились слезами. У Прохора защемило сердце. Он с минуту молчал, борясь с гнетущим его чувством... Так вот какова судьба этой маленькой несчастной Джагды! Эх, не надо бы ему приходить сюда. Тунгуска оправила костер и села против Прохора. – Джагда моего отца дочь... Только от другой матери. А мой муж пропал. – Как пропал? – Так, пропал и пропал. Вот одна теперь. – Скушно? – Как не скушно... Видишь – все спят, а я маюсь. Сладко ли?.. Мне только двадцать зим. А денег у меня много: я хорошо белку, зверя промышляю. Богатая, а скушно. Шибко скушно! – Не скучай!.. Вот сладкая наливка у меня. Вот конфеты. Прохор достал походную флягу, бросил горсть конфет и, все еще во власти мрачных дум, по-холодному обнял тунгуску. Та вздрогнула всем телом, чуть поборолась с ним и приникла к нему вплотную. – Пойдем подальше от костра, – сказал Прохор, вяло целуя ее губы. Луна низринула на них потоки метких стрел и улыбнулась. Лай волка разбудил весь дом. Всполошились собаки на дворе. В ворота стучал Филька Шкворень, переругивался с сонным дворником. Дворник говорил ему, что Прохор Петрович почивает и пусть бродяга убирается ко всем чертям. Филька Шкворень всхлипнул за калиткой. – Понимаешь, обида вышла. Обобрали меня всего... Золото отняли. Нина боялась тревожить мужа. Но неужели он так крепко спит? Она открыла окно и прислушалась к разговору. Дворник сказал: – С такой обидой надо к приставу идти либо к уряднику. А к хозяину приходи часов в шесть утра либо к вечеру – на башню. Бродяга молчал. Он сел на луговину у калитки и схватился за голову. Время было раннее. Утренняя звезда еще не слиняла. В низинах лежал туман. Дворник ушел в караулку. Не прошло и часу, как послышались шаги Прохора и кашель его. За плечами ружье, сапоги взмокли от росы. Волк залился в кабинете радостным воем. Прохор взглянул на спящего бродягу, отпер тихо калитку и тихо стал пробираться в дом. Занавеска в спальне Нины отдернулась и резко запахнулась. Утром, когда Прохор садился в таратайку, к нему приблизился Филька Шкворень. Захлебываясь и утирая кулаком глаза, он рассказал Прохору о своем несчастье. Прохор кинул ему: – Дурак! – и уехал. В одиннадцать часов Нина стала собираться к тунгусам. Она возьмет с собой и свою дочку Верочку. За ними зайдет отец Александр. – Барыня! Вас на кухню требуют. Тунгуска какая-то, – прибежала горничная Настя. Лицо ее на этот раз очень плутовато, глаза смеялись. – Не требуют, а просят. Этакая деревенщина! – Она барина требует. А я сказала – уехатши. Одновременно вошли из кухни отец Александр и Джульбо. Оба закрестились на иконы. Нина с Верочкой подошли под благословение. Тунгуска спросила: – Прошки нет? – Прохора Петровича? Нет, – ответила Нина. – Зачем тебе? – Вот я притащила ему две сохатиных, да две оленьих шкуры, да двадцать белок. Когда моя будет медведя стрелять, амикана-батюшку, – притащу ему медведь. А вот еще золетой ему, деньга... – стройно ступая, она подошла к Нине и протянула червонец. – За что? Зачем? Купила что-нибудь? – Нет, – сказала она и посмотрела чрез окно вдаль, на зеленевшую тайгу. – Шибко сладко целевал меня Прошка, вот за что... ночью. Отдай ему... подарка. Отец Александр стоит в лесу на широком пне и с терпением разъясняет тунгусам вопросы веры. Тунгусы в своих праздничных кафтанах окружили его сплошным кольцом. Собаки тоже уселись, слушают. Сзади олени уставили рога, не шелохнутся. Священник в ризе, в камилавке, с крестом в руке. Он осиян солнцем, тунгусы жмурятся, крестятся и охают: ох, какой батька, прямо – святой, прямо – ох какой!.. – Вот так это батька! Лицо его скорбно и угрюмо. Тунгусы никак не могут понять простейших его слов, лесные люди бессмысленны и тупы, и это ввергает священника в печаль. – Ну, наконец поняли ль вы, что такое Бог? – Поняли, бачка! Как не понять... Маленько поняли, маленько нет... – Ну, кто же Бог? – Да, поди, Никола... – Да нет же, нет! Никола не Бог, Никола только угодный Богу человек, угодник. А Бог – вот кто... И снова, в пятый раз, священник изъясняет понятие о Боге и в пятый раз спрашивает их: – Ну теперь-то поняли, что такое Бог? – Да, поди, Никола... Отец Александр порывисто достает табакерку и нюхает табак. К нему тянутся руки. – Дай-ка, бачка, дай! – Ну, слушайте, дети мои... В последний раз я объясняю вам, что такое Бог. Вот, смотрите на солнышко... Видите его? |