Книга Хрустальный дом, страница 23 – Екатерина Оленева

Странный поворот. О чём же тогда речь?

Загасив сигарету, дядя уронил руки на подлокотники и хмуро поглядел на меня исподлобья:

— Ты знал о том, что Ральф мне не сын?

Новость была неожиданной, ошарашивающей.

Дядя скривил губы в горькой усмешке:

— Ральф теперь об этом знает.

— Вот как? — в свой черёд откинулся на спинку кресла я, сжимая руками подлокотники. — Думаю, не ошибусь, предложив, что его настоящий отец умерший дядя Ральф?

— Не ошибёшься.

Глупая затея раз за разом давать детям одно и тоже имя: Ральф.

Тем более, что это имя как-то странно влияет на своего владельца.

Мой психованный дедушка, о котором в семье всегда говорят с постной физиономией и фанатичным блеском в глазах (да упокоится его душа с миром), совсем не заслуживал той любви, которую ему дарили его многочисленные женщины: бабушка Анжелика, София Лонгрэн, Кармен Ванеско.

Потом эстафету принял его сын, покойный дядя Ральф. Удивительное дело, у меня создавалось впечатление, что все мои многочисленные красавицы-тётушки тоже были в него влюблены.

А теперь вот кузен… и влюблённая в него Синтия.

Потянуло холодом. Дед Ральф не дожил до тридцати пяти. Дядя Ральф умер на двадцать втором году жизни.

Кузену Ральфу скоро двадцать.

— Я знаю, твоя мать не хотела бы, чтобы ты знал эту историю, — медленно проговорил дядя Винсент. — И сомневаюсь, что она поблагодарит меня за то, что я намерен её тебе рассказать.

— Сомневаетесь? Тогда, может быть, лучше и не стоит?

— Я сейчас нуждаюсь в двух вещах: в исповеди и в прощении за то, что когда-то преступил черту.

— Преступили черту? — у меня округлились глаза. — Вы?..

Дядя Винсент был один из лучших людей, которых я встречал в жизни.

В чём-то я уважал его больше родного отца.

Отец мог быть со мной жестоким, дядя Винсент с кузеном Ральфом — никогда.

У отца, я знаю, иногда были другие женщины помимо мамы.

Дядя Винсент тёте Стелле не изменял.

В его отношении к жене и дочери неизменно присутствовали та доброта и нежность, которой нам с Синтией так не хватало в родном доме.

Поэтому, откровенно говоря, меня всегда возмущало отношение Ральфа к дяде.

Ральф в ответ на мои замечания только смотрел волком и нервно дёргал плечом — он всегда так делал, когда не желал разговаривать на ту или иную тему.

Возможно, он знал, что Винсент ему не отец?

— Игры, в которые вы играете, дети, плохо заканчиваются, — тяжело вздохнул дядя.

— Я не понимаю…

— Всё ты отлично понимаешь.

Он раздражённо откинул волосы со лба, и стали заметны блестевшие на белой коже мелкие капельки пота.

— Вы плохо себя чувствуете? — забеспокоился я.

— В нашей семье все неизменно чувствуют себя отлично, — в улыбке дяди промелькнула насмешка. — У меня такое чувство, будто ты пытаешься избежать возможности узнать правду, Альберт?

— Многие знания — большие печали, — процитировал я.

И нарвался на очередную улыбку, силящуюся изобразить насмешливость, но отражающую лишь бесконечную усталость.

Протянув руку, я сжал сухую, горячую дядину ладонь:

— Расскажите, если вам так будет легче. Я готов слушать.

Дядя Винсент с грустью поглядел на меня, упрямо сжимая губы:

— Ральф не умер бы так рано, если бы все мы, в той или иной степени, не поспособствовали этому.

— Кто — вы?

— Я. Мой отец. Твой отец. Твоя мать. Даже Стелла в какой-то степени, пусть и косвенно.

Чертовски хотелось возразить, напомнив, что единственно виноватый в ранней смерти Ральфа Элленджайта это сам Ральф Элленджайт.

Вообще-то, чтобы нас убить, нужно… я даже не знаю, что нужно сделать? Регенерация у нас колоссальная. Мы в своё время с Ральфом ну, как только не развлекались? Чего с больной головы не делали? Ножи втыкали, яд пили, с крыши прыгали. Однажды даже (было дело) в раны горящие угли засыпали — это была идея Ральфа.

У него вообще фантазия богатая. Сказываются сумасшедшие гены.

Но ведь всё как с гусей вода? Как бы мы не отрывались ночь напролёт, утром, в самом крайнем случае, бинты могли понадобиться.

А чтобы довести себя до смерти? Ну, не знаю я, что нужно сделать.

— Вы не ладили с братом?

— Всё было слишком сложно, чтобы описать ситуацию одним этим словом. Скажем так, отношения у нас были натянутыми. По молодости лет я считал его привилегией то, что на самом деле было проклятием. Ральф ведь был старше меня всего на два года, но отец относился к нему, как к равному, в то время как со мной всегда держал дистанцию. Как я теперь понимаю — для моего же блага.

Ральфа он считал испорченным. Вроде как всё равно они оба скатятся в одно болото, так к чему прилагать усилия в попытках остановиться? Нельзя спасти то, что родилось проклятым.

— Странная позиция, — фыркнул я.

Промелькнула мысль, а не такой ли точно жирный крест и отец поставил на мне?

Что проклято — то не спасти? Чего уж зря пытаться?

Дядя Винсент продолжал монолог:

— Отец был слишком молод, когда родился брат. Он сам-то был ещё фактически ребёнком. Они и воспринимали друг друга с Ральфом как братья, а не как отец и сын.

— Каким он был? — спросил я. — Твой старший брат? Дядя Ральф?

Я спрашивал не потому, что хотел знать. Просто видел, что дяде необходимо выговориться.

Он сощурился, как это часто бывает с близорукими людьми, когда они пытаются рассмотреть далеко находящийся от них предмет, и задумчиво протянул:

— Умным. Проницательным. Внимательным к другим людям и оскорбительно-безразличным к самому себе. Ещё тактичным. И чувствительным, как женщина. Нервы у Ральфа были словно оголённые провода — искрили и замыкали при малейшем касании.

Я хорошо помню его смех — горький, лёгкий, невесомый. Удивительно яркие зелёные глаза. Меланхоличный взгляд. Медлительные до томности, плавные, осторожные движения, будто он босиком шёл по битому стеклу.

Но самое главное — брат обладал необыкновенной обольстительностью, не зависящей, казалось, даже от него самого. Людей тянуло к нему как к магниту. Они теряли голову. Это не походило на обычную человеческую похоть, но то была и не любовь. Я бы назвал это жаждой обладания. Именно так — страстное желание не просто сжать в объятиях, а словно бы впитать в себя, слиться в одно целое. Это была как магия. Сводящие с ума чары.

Дядя Винсент вновь задумчиво покачал головой, словно в ответ на какую-то тайную думу: