Книга Белый волк, страница 24 – Дэвид Геммел

— Меня зови Скилганнон, а его — как тебе угодно. Если он пробудет у тебя долго, то привыкнет к своему имени и будет на него откликаться.

Брейган нагнал их рысью, неуклюже подскакивая в седле.

— Некоторые люди просто не созданы для верховой езды, — тихо проронил Скилганнон. — Я начинаю испытывать жалость к его лошади.

К вечеру они оказались высоко в лесистых холмах. Сквозь промежутки между деревьями Рабалин видел внизу, на северо-западе, широкую равнину. По ней двигались колонны пеших людей и порой проезжали конные отряды. На таком расстоянии нельзя было разглядеть, свои это или враги. Да не все ли равно? У него есть конь, который скачет быстрее зимнего ветра.

Заночевали они у подножия утеса. Скилганнон не разрешил разводить костер, но ночь была теплая. В седельных сумках отыскались две скребницы, и Скилганнон научил Брейгана с Рабалином расседлывать и чистить коней. После этого он отвел лошадей туда, где трава росла погуще, спутал их веревками, взятыми из тех же сумок, и оставил пастись.

Брейган, пожаловавшись на стертые ляжки и отбитую задницу и не дождавшись от Скилганнона сочувствия, завернулся в одеяло и лег. Звезды светили ярко на ясном небе. Скилганнон сидел один в стороне от лагеря. В другой день Рабалин не стал бы его беспокоить, но сегодня воин впервые заговорил с ним по-дружески, и Рабалин почти без боязни подошел к нему. Тот встретил его прежним взглядом, холодным и отстраненным.

— Тебе нужно что-нибудь?

— Нет, — сказал Рабалин и хотел уйти.

— Ладно, садись, — смягчился Скилганнон. — Не так уж я страшен, как могу показаться.

— У тебя все время очень сердитый вид.

— Да, наверное. Но ты все равно посиди со мной. Я постараюсь на тебя не рычать.

Рабалин сел. Он не мог придумать, что бы такое сказать, но затянувшееся молчание почему-то не вызывало неловкости, и воин больше не внушал ему страха.

— Трудно это — быть монахом? — немного погодя спросил он.

— А мальчишкой быть трудно?

— Очень.

— Думаю, что любой человек, кем бы он ни был, ответил бы так же. Жизнь трудна сама по себе, но мне и в самом деле пришлось очень трудно. Учиться мне даже нравилось, но философскую доктрину я никак не мог постичь. Нам предписывалось любить то, что невозможно любить.

— Как же это исполнить?

— Ты не того спрашиваешь.

— У тебя кровь на шее, — заметил Рабалин.

— Один болван меня оцарапал. Пустяки.

— Что ты будешь делать в Мелликане?

Скилганнон посмотрел на Рабалина и улыбнулся:

— Уеду, как только смогу.

— А мне можно с тобой?

— А как же твои родители?

— Им нет до меня дела, да и не было никогда. Я сказал про них только для того, чтобы вы меня не бросили.

— Вот как? Очень умно — я и правда хотел тебя бросить.

— Чем ты будешь заниматься теперь, если перестал быть монахом?

— Ты полон вопросов, Рабалин. Разве ты не устал после целого дня в седле?

— Немножко, но хочу еще посидеть. Ну скажи, чем?

— Поеду на север, в сторону Шерака. Есть там один храм — возможно. Я, во всяком случае, намерен его поискать.

— А когда найдешь? Снова станешь монахом?

— Нет. Сделаю нечто еще более глупое.

— Что же это?

— Секрет. У человека должна быть хотя бы одна тайна. Когда-нибудь я, возможно, скажу тебе, а пока отправляйся спать. Мне надо подумать.

Рабалин вернулся к Брейгану, который тихо похрапывал, и лег, положив голову на руку.

Ему приснилось, что он скачет по облакам на золотом коне.

Скилганнон проводил паренька взглядом, и покой впервые за много недель снизошел на его растревоженную душу. Он не так уж сильно отличался от Рабалина. В юности он тоже был полон вопросов, которые некому было задать, поскольку отец бывал дома редко. Почему люди воюют? Почему одни люди богатые, а другие бедные? Если бог правда есть и он милостив, почему тогда существуют болезни? И зачем это нужно, чтобы люди умирали безвременно? Его мать умерла в родах, произведя на свет слабенькую девочку. Скилганнону тогда было семь. Младенец два дня спустя последовал за матерью, и их схоронили в одной могиле. Тогда Скилганнон не находил ответов на свои вопросы, не нашел он их и теперь.

Несмотря на усталость, он знал, что уснуть не сможет. Он растянулся на земле, заложив руки за голову. На небе светили звезды и тонкий месяц, похожий на серьгу, которую носил Гревис. Скилганнон улыбнулся, вспомнив этого грустного чудака и зимние вечера, когда тот, сидя у огня, играл на лире и пел баллады о славных минувших днях. Красивый звонкий голос Гревис сохранил с тех времен, когда играл на театре женские роли.

— А почему женщины сами не играют? — допытывался юный Скилганнон.

— Женщине неприлично представлять на публике, голубчик. И что сталось бы со мной, если бы они это делали?

— Ты ведь все равно больше уже не играешь.

— Меня сочли слишком старым для ролей юных героинь. Вот скажи, сколько мне лет, на твой взгляд?

— Ну, так сразу не скажешь.

— Мог бы я, по-твоему, сойти за двадцатипятилетнего?

— Если бы не глаза. Глаза у тебя старше.

— Верно говорят, что дети льстить не умеют, — вздохнул Гревис. — Как бы там ни было, я оставил подмостки.

Гревиса нанял Декадо, чтобы обучать Скилганнона танцам. Мальчик был в ужасе.

— Зачем это, отец? Я хочу быть воином, как и ты.

— Тогда научись танцевать, — непреклонно сказал Декадо в одну из своих редких побывок.

— Мои друзья надо мной смеются, — рассердился Скилганнон. — И над тобой тоже. Говорят, что ты взял в дом бабу в штанах. А когда мы идем с ним по улице, люди кричат нам разные гадости.

— Погоди-ка, мальчик. Давай по порядку, — помрачнел Декаде. — Сначала танцы. Тому, кто хочет владеть мечом, требуется равновесие и слаженность движений, а этому лучше всего обучаешься, когда танцуешь. Гревис — блестящий танцор и хороший учитель. Самый лучший, плохого я бы не нанял. Что касается твоих друзей, то какое нам с тобой до них дело?

— Мне есть дело.

— Это потому, что ты еще юн, а юным присуща глупая гордость. Гревис хороший, добрый человек. Он друг нашей семьи, и мы не можем допустить, чтобы его оскорбляли.

— Зачем тебе такой странный друг? Я стыжусь его.

— А я стыжусь тебя, слыша подобные вещи. Послушай меня, Олек. Есть люди, которые выбирают в друзья только нужных людей, полезных им в светском или политическом отношении. Они всегда советуют тебе остерегаться такого-то, поскольку он впал в немилость или происходит из бедной семьи. Или потому, что находят его образ жизни неподобающим. Но я солдат и сужу о своих людях по их способностям, по степени их отваги. А в друзьях мне важно одно: чтобы они были мне по душе. Так вот, Гревис мне по душе, и я надеюсь, что ты тоже его полюбишь. Если этого не произойдет, тем хуже, ведь танцам тебе все равно придется учиться. И я хотел бы, чтобы ты не давал его в обиду своим приятелям.