— Я так боялся умереть, — снова заговорил он. — Не в том смысле, что боялся смерти. Я её не боюсь!
Он вдруг перешёл на глухой шёпот, округлил, точно от страха, глаза, и Нефертити невольно улыбнулась. Правитель в этот миг стал похож на ребёнка.
— Правда-правда! Я боялся умереть, не увидев тебя! — он легонько сжал её руку, и сам тут же отдёрнул свою, улыбнулся. — У тебя такие холодные пальцы! Отчего это?
Принцесса покраснела, словно её уличили в чём-то неприличном, пожала плечами.
— Я не знаю. Лекарь Мату говорит, что это от движения крови: чем быстрее, тем горячее.
— А Илия тебе нравится? — неожиданно спросил он.
— Он милый.
— Значит, он тебе нравится! — фараон нахмурился, помрачнел, и Нефертити поняла, что ей не следовало его дразнить: она же знала, что он не в меру ревнив.
— Он мне нравится, но не так, как обычно кто-то кому-то нравится, — смутившись, сказала она.
— А как? — упавшим голосом спросил он.
— Как нравятся иногда совсем незнакомые люди.
Аменхетеп задумался, пытаясь понять, как могут нравиться незнакомые люди. Но чем больше он ломал голову над этим вопросом, тем непонятнее выходил ответ, ибо и Нефертити была поначалу для него незнакомым человеком, а теперь при одном взгляде на неё его охватывало дикое пламя. И ещё это противное словечко «иногда». Что значит иногда? Иногда незнакомый человек может нравиться, а иногда нет? Что за глупости?! Он взглянул на неё, и ему показалось, что принцесса над ним просто подсмеивается. Это его вконец разозлило. Правитель повернул голову и стал смотреть в сторону, словно давая понять, что она свободна и может уйти.
«Если я сейчас уйду, то мы расстанемся навсегда, — она сказала это себе легко и грустно, словно зная всё наперёд. — И если мне хочется уйти, то лучшего повода не будет. Надо только встать, улыбнуться и тихо сказать: „Я пойду?“. Государь упрямо промолчит, и можно уходить. Ведь так всё просто!»
Сердце вдруг сильно забилось, румянец покрыл щёки, что-то подталкивало её к столь дерзкому поступку, но она сидела и не уходила. Если б она имела хоть одно предложение от любого состоятельного жениха, не ради себя, а ради Мату, Задимы, Кифареда, других слуг, которые рассчитывали на неё, принцесса не задержалась бы ни мгновения. Мату любит повторять, что самое страшное — это душа, переполненная гордыней, а в ней много глупой гордыни. Мату говорит: это от отца. Жаль, что Нефертити его не помнит.
— А ещё кто тебе нравится? — пересилив себя, но всё ещё с обидой спросил Аменхетеп.
«Он ребёнок, — вдруг улыбнулась она про себя. — Разве можно обижаться на детей?».
— Я знаю, что я тебе не нравлюсь! — надув обидой губы, проговорил он.
— Я люблю только вас и буду любить всю жизнь, — улыбнувшись, произнесла Нефертити, чтобы разом прекратить все его приступы ревности.
— Это правда?! — ребёнок был так потрясён этими словами, что у него засветились глаза и приоткрылся рот.
Она кивнула. Властитель схватил её руку и с жадностью прижал к своим губам.
— Если б ты только знала, как я сильно люблю тебя! — приподнявшись, восторженно воскликнул он. — У меня даже голова прошла! Правда-правда! Я сегодня же за обедом объявлю всем о нашей свадьбе! Я не могу больше ждать!
— Но лекарь приказал тебе лежать в постели.
— Ну и что? Я всем распоряжаюсь в этой державе! Воинами, хлебопашцами, ремесленниками. И лекарями в том числе! Они могут лишь советовать! — Аменхетеп неожиданно поднялся, спрыгнул с постели, но ровный каменный пол вдруг стал проваливаться, у него закружилась голова, и правитель пошатнулся.
Нефертити схватила его за руку, стремясь удержать на месте, и ей это удалось. Самодержец побледнел.
— Вам, видимо, ещё рано вставать, ваше величество, — прошептала она.
Аменхетеп помедлил, кивнул, принцесса помогла ему улечься в постель. Мелкие капли пота выступили на лице. Он был так огорчён, словно у него отняли любимую игрушку.
— Не переживайте, — принцесса дотронулась до его руки. — Всего один день, но он пролетит быстро.
Одинокая слеза скатилась по щеке властителя, он шмыгнул носом, и принцесса почувствовала к нему столь сильную жалость, что ей захотелось приласкать его. Она сама сжала его ладонь.
— Почему ты плачешь? — спросила она, перейдя на «ты». Он это отметил и улыбнулся.
— Я подумал, что не над всем властен.
— А ты этого хочешь?
— Если б я был над всем властен, я бы не стал ждать целый день, чтобы объявить о нашем счастье, — гладя её руку, прошептал он.
— Мы всё равно будем счастливы, — помолчав, улыбнулась она. — Даже если для этого нам придётся пережить целый день!
— Да, ты права. Мы всё равно будем счастливы! — не выпуская её руку, уверенно произнёс фараон. — Когда я лежу, у меня голова не кружится, а значит, это пройдёт, и завтра всё свершится. Я больше не хочу с тобой расставаться.
Тиу стояла за дверью, слушая, о чём они говорят, и с трудом сдерживала слёзы. Да, она хотела, чтобы сестра понравилась ему, чтобы он взял её в жёны, но царица даже не предполагала, что его захватит любовная страсть. Нефертити вела себя сдержаннее, умнее, в чём-то даже расчётливее, девочка много пережила за детские годы и рано повзрослела. «Фараон ей нравится, но страсти в её душе нет, — отметила Тиу. — Как не было её и у меня. Но может быть, так лучше?»
Она отошла от двери, кивнув слуге, чтобы он охранял покои государя.
Сирак, отобедав, дремал в кресле в небольшой гостиной рядом со спальней самодержца. Похрапывали рядом и ученики. Увидев царицу, они тотчас вскочили, проснулся и лекарь, пытаясь подняться, но Тиу лёгким жестом оставила его сидеть.
— Мне кажется, беседа с принцессой немного утомила его величество, они говорят уже около часа, а властитель ещё слаб, хоть и не подаёт вида, — проговорила она. — Ему, наверное, пора пообедать, принять снадобья и отдохнуть. Я бы хотела, чтоб вы сами прервали их разговор, разрешив принцессе повидаться с ним ближе к вечеру, скажем, перед сном, но так же недолго, на полчаса. Только распорядитесь мягко и ласково. Государь влюблён, и сами понимаете, нельзя задевать его достоинство... — царица улыбнулась.
Лекарь поднялся, поклонился царице.
— Вы, как всегда, прозорливы и мудры, ваша светлость, — церемонно ответил он.
— А сестре скажите, что я жду её у себя, — уходя, сказала Тиу.
Илия сразу же почувствовал, как резко переменились его отношения с фараоном, и не понимал, отчего это произошло. Хотя всё оставалось по-прежнему, больше того, правитель передал ему часть своих важных полномочий — единолично принимать зарубежных послов и договариваться с ними по всем вопросам торговли, взимания пошлин, установления цен и обменных весовых объёмов, а также разбирать и принимать решения по другим важным посольским предложениям — но вдруг точно тень пролегла между ними. Возникли странные настороженность и недоверие во взоре самодержца и острый холодок, даже небрежение в его скупых речах, когда тот изредка заговаривал со своим сановником. Всё шло к тому, что Илия доживает последние дни на посту первого царедворца. Так ему казалось, и чутьё его не обманывало.
