Книга Страсти и скорби Жозефины Богарне, страница 147 – Сандра Галланд

— Как там говорилось в военной школе, генерал? «Когда политик садится в седло, готовься к битве»?

Бонапарт вытер следы яйца о салфетку, лежавшую у него на коленях, и передал тарелку и стакан Рустаму.

— Нет. Когда политик предает свой народ, — отодвинул свой стул Бонапарт, — вот тогда-то битва и начинается.

Без даты

— Итак, мы говорим, что директор Баррас осведомлен о наших планах, что он с нами. — Бонапарт постучал по стопке писем своим кнутом для верховой езды с серебряным наконечником.

Я кивнула. Еще один обман…

Я перестала нравиться самой себе.

5 ноября

Директор Гойе был по обыкновению пунктуален, приехал ровно в четыре часа с букетом роз.

— Прекраснейшей даме Парижа! — Он преподнес мне цветы, сопроводив приветствие влажным поцелуем.

Вскоре приехал взъерошенный министр полиции Фуше и прокрался в гостиную, распространяя вокруг себя запахи чеснока и рыбы. Я сидела на канапе подле камина с директором Гойе, мы говорили о театре. Я подвинулась, освобождая для Фуше место.

— Что нового, гражданин министр полиции? — спросил директор Гойе.

— Нет новостей, — коротко ответил Фуше, притворяясь усталым.

— Должно же быть хоть что-нибудь… — удивился Гойе.

— Насчет чего?

— Ну, как обычно: насчет заговоров!

— Поверьте, гражданин директор: я знаю обо всем, что происходит. Если слухи были бы правдивы, головы катились бы уже сейчас, вам не кажется? — фыркнул министр.

— Гражданин Фуше, как можно смеяться над подобными вещами? — прижала я руки к сердцу.

Директор Гойе успокаивающим жестом коснулся моего плеча:

— Не волнуйтесь, моя дорогая. Министр полиции знает, о чем говорит.

Все это время Бонапарт стоял, прислонясь к каминной полке. Наблюдал и улыбался.

6 ноября, во втором часу пополудни

Бонапарт только что ушел с банкета в честь военных побед республики. По тому, как он меня обнял, я поняла, что ему не по себе. О том же свидетельствовала и корзинка, которую нес Рустам: бутылка мальмезонского вина и три сваренных вкрутую яйца.

Двадцать минут десятого

Бонапарт вернулся домой уже около восьми. Стащил с головы мокрую шляпу.

— Где вы были? — тихо спросила я, стараясь, чтобы не услышали наши гости. Я вся извелась от волнения.

Он заглянул мне за спину в гостиную, на собравшихся у меня ученых, политиков, военных. Все возбужденно говорили о политике. Атмосфера царила заговорщическая.

— После банкета ездил к Люсьену, отдал последние распоряжения.

О чем это он?

— Как прошел банкет?

— Уныло. — Я помогла Бонапарту снять шубу, заметив, что один из чирьев у него на шее снова воспалился. — Там стоял такой холод… — поморщился он.

Из гостиной вышел драматург Арно, встал у меня за спиной.

— Генерал, — едва слышно выдохнул он, — Талейран послал меня выяснить, когда мы?.. Завтра?

— Послезавтра, — ответил Бонапарт.

— Но, генерал! Разве, откладывая на день, мы не…

«Подвергаем себя опасности?» — хотел сказать он.

Бонапарт вошел в гостиную, гости умолкли.

Остаток вечера они судорожно наблюдали, кого Бонапарт пригласит к себе в кабинет, для кого его дверь закрыта, для кого открыта. Все это время я веселилась так, будто ничего не происходит, будто мне нечего скрывать.

Надолго ли меня хватит? Я успокаиваю и очаровываю, развлекаю и примиряю, но чем дальше разворачиваются события, тем яснее я понимаю, что на карту поставлено гораздо больше, чем мне казалось. Игра уже сменилась, а я не знаю ее правил.

7 ноября

Бонапарт заглянул в комнату и велел отправить Гортензию и Каролину в школу в Сен-Жермен — немедленно. Я возразила, что девочки очень ждали завтрашнего бала. Неужели нельзя их оставить еще на день? Ответ мужа меня насторожил:

— Лучше увезти их подальше от Парижа.

Мне неспокойно: понимаю, что со дня на день что-то случится.

8 ноября

Бонапарт вернулся из дворца незадолго до полудня.

— Вы видели Барраса? Как он? — тревожась, спросила я.

— Ни о чем не подозревает. Я сказал ему, что хотел бы встретиться сегодня в одиннадцать, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз.

— И вы поедете?

— Конечно нет!

Лгать, запутывать, отвлекать… «Так вот каково это — быть заговорщиком! — думала я. — Прикидываться другом, готовя человеку погибель». Могу только молиться, чтобы все это быстрее кончилось и я снова могла быть искренней с людьми.

Послышались проклятия, топот лошадей. Я подняла окно и выглянула. Кучер Антуан с трудом удерживал под уздцы огромную черную лошадь.

— Чья бы это? — Это был не Пегас, новая лошадь Эжена, а животное гораздо более крупное и горячее.

Бонапарт подошел к окну и встал рядом со мной.

— Адмирал Брюи одолжил мне на завтра своего коня.

— Вы на нем поскачете?

Бонапарт повернулся с насмешливой улыбкой:

— Не верите, что удержусь в седле?

Без даты

Бонапарт доволен, много работает и даже весел: пишет донесения, речи, готовится к тому, что должно произойти, — готовится к победе.

— Как вам вот это? — спросил он и прочел: — «Ничто в истории не напоминает конец восемнадцатого столетия, и ничто в конце восемнадцатого столетия не напоминает настоящее время».

— Идеально, — ответила я, сильно испугавшись услышанного.

Двадцать минут восьмого пополудни

— Эта куртка так тебе к лицу! — сказала я Эжену, снимая волосок с лацкана. Темно-зеленый цвет ему идет, как и фасон: высокий ворот, спереди короткая, сзади — длинные полы.

— Слишком новая, слишком выглаженная, — жаловался он.

— Ты едешь куда-то?

— На бал Рекамье в парке Богатель, я говорил тебе на прошлой неделе, разве не помнишь?

Я даже ахнула. До предела насыщенное событиями время бежало так быстро — невозможно уследить. Встречи в нашем доме всякий раз затягивались до поздней ночи.

— Почему девочек нет? Они так ждали бала! И кстати, насчет завтра! — сказал Эжен, уже выходя за дверь. — Пожалуй, я приглашу жонглера, о котором тебе говорил; встретил его во Дворце равенства. И может быть, его друга-мима.

Господи, Эжен устраивает завтрак. Я и забыла!