Онлайн книга «Страсти и скорби Жозефины Богарне»
|
— Эжен, боюсь, с приглашениями лучше повременить! — крикнула я ему вслед. — Мама! — со стоном произнес он. — Прости, но к нам и так придет много народу… 9 ноября Проснувшись от запаха дыма, я раздвинула полог кровати. Огонь в камине высветил лицо Мими, ее белый утренний наряд. — А, это ты! — прошептала я, чтобы не разбудить Бонапарта. — Который час? — Начало седьмого. — Мими отодвинула тяжелые шторы. — Шесть! — Я спустила ступни на холодный пол с мыслью: еще день-два — и все будет кончено. Таков план. Сегодня день первый. Сегодня начнется! Мими накинула мне поверх ночной одежды кашемировую шаль. — Заморозки же, — сказала она, сжимая мне плечо. — А мужчины так и стоят во дворе. — Уже? — Я надела меховые шлепанцы и, шаркая, подошла к окну. — Я приглашала их в дом, но они отказываются входить, — закатила она глаза. — Солдаты. — Сколько сейчас? Фовель уже здесь? — спросил Бонапарт, открыв вдруг глаза. — Где Рустам? Рустам! Тот — голова в большом шерстяном тюрбане — просунулся в дверь. — Хозяин? — Отбив поклон, он поставил на туалетный столик поднос с бритвенными принадлежностями и глиняной плошкой горячей воды. — Позовите сюда Гонтье и конюха! — скомандовал Бонапарт Мими. Он сел в кожаное кресло, потянул с кровати меховое покрывало, положил его себе на колени и запрокинул голову. — И Антуана! — приказал он, из-за чего кисточка Рустама с густой пеной задела ухо. Я спустилась на кухню посмотреть, как управляется повар. Приглашения к завтраку были разосланы ста офицерам. Хватит ли на всех фарфора? Кельё, к сожалению, был едва не в обмороке от сознания своей вины. Дрожжевое тесто для хлеба не поднялось из-за неожиданного мороза. Мы придумали накрыть выстроенные вдоль плиты кастрюли ватным одеялом. Вскоре по узкой лестнице скатился Эжен, невыспавшийся и голодный. — Почему все в мундирах? Что происходит? — Предлагаю и тебе переодеться в военную форму, — сказала я, протягивая булочку, которую сын мигом проглотил. — И седлай-ка лучше лошадь. Было еще темно, когда приехал Талейран. — Не думал, что вы встаете до полудня, — поддела я его, подавая пивной суп, который, как я знала, он любит. — Я еще не ложился. — Не хотите кофе? — В доме пахло жареными зернами. — Мой мозг не требует подпитки, — без всякого выражения произнес Талейран. — Вы так спокойны, гражданин… «В отличие от остальных», — подумалось мне. — Вероятно, вы забываете, мадам: я всегда побеждаю. Тотчас к Талейрану присоединился Бонапарт, и оба медленно пошли к дверям. Большие сапоги Талейрана поскрипывали. — Держитесь почтительно, — подслушала я слова Бонапарта, — но дайте ему понять, что у него нет выбора. — Талейран поедет к директору Баррасу? — тихо, чтобы не услышали в гостиной, спросила я Фовеля. — Убеждать его уйти в отставку? — С помощью двух миллионов франков, — добавил Фовель, кусая ноготь на большом пальце. Два миллиона? Я одними губами повторила эти слова и выпучила глаза. — Это сможет его убедить. — Да, только если Талейран сам их не прикарманит. [120] В гостиной я обошла всех гостей и с каждым заводила разговоры, но это было непросто: все чувствовали себя напряженно, пили шампанское, не сводя глаз с двери кабинета. Послышался трубный сигнал. Два государственных курьера, пригнувшись, чтобы не повредить плюмажи на своих шляпах, прошли в дверь. — Официальное сообщение для генерала Бонапарта, — объявил один из них, хлюпая носом. Оспины на лице, покрасневшем от холода, придавали ему взволнованный вид. — От Совета древностей. [121] Я повела курьеров в кабинет через гостиную, где все перед нами расступались. — Позовите Эжена! — сказал мне секретарь Бонапарта. — Он нужен генералу. Эжен вскочил на ноги, когда я позвала его. Скрылся в кабинете Бонапарта и вскоре вышел оттуда, принеся с собой запах сигарного дыма. — Надо ехать, — бросил он на ходу, прицепляя к поясу отцовскую саблю. — Тебе понадобится вот это, — протянула я ему шляпу. — Что происходит? Увы, даже родная мать не имела права знать всего. — Я должен сделать объявление Совету древностей! Надо сообщить, что генерал едет. — Эжен состроил гримасу и стал кусать ногти в притворном ужасе. Я улыбнулась его обаятельным чудачествам. Ему уже восемнадцать, но он часто ведет себя как мальчишка. — У тебя все получится, — уверила я его. Вот только, когда дело доходило до театральных постановок, Эжен всегда забывал свою роль. Во дворе толпились люди в военной форме — чего-то ждали, но чего именно, никто не знал. На глазах у всех Эжен вскочил в седло, прикоснулся к шляпе — я знала, как он горд, что сидит верхом на такой прекрасной лошади, в мундире адъютанта, — и галопом поскакал по аллее. Я вернулась в дом, где в столовой обнаружила беседующего с Фовелем мужа. Тот торопливо расцеловал меня: — Пора! Люди во дворе приветствовали вышедшего к ним Бонапарта. «Владыка, подвигами славный», — подумала я, припомнив строчку из Оссиана. Бонапарт обратился к собравшимся с верхней ступени лестницы, будто все это происходило во время войны. Вдруг — как по волшебству! — выглянуло солнце. Послышался лязг сабель. В воздух полетели шляпы. Солнечный луч осветил пространство перед Бонапартом, вокруг заблестели копья. Кучер Антуан вышел из конюшни с черным жеребцом, который пятился, несмотря на цепочку с металлическими выступами, проходившую у него поверх ноздрей. Кто-то придержал стремя садившемуся в седло Бонапарту. Жеребец шарахнулся, едва не сбросив всадника. Бонапарт, натянув поводья, закричал что-то собравшимся. Жеребец встал на дыбы и поскакал по узкой аллее, тряся головой и взбрыкивая. За Бонапартом двинулись остальные. Вдруг стало тихо. Я повернулась и с удивлением обнаружила у себя за спиной Фовеля. — Вы не поехали с ним? — Кроме нас, остались только слуги. Впервые за несколько месяцев дом опустел. — Мадам, — сказал Фовель, видя страдание у меня в глазах, — будьте спокойны, план хорош… |