Книга Страсти и скорби Жозефины Богарне, страница 47 – Сандра Галланд

22 ноября

Мадемуазель Ланнуа не разговаривает с Агат.

— Не хочу иметь ничего общего с этой якобинкой, — твердо сказала мне гувернантка.

— Должна вам напомнить, — парировала я, — что мой муж также якобинец, бригадир-генерал революционной армии. Вы в республиканской семье.

Я настояла, чтобы она брала Гортензию на революционные праздники и позволяла ей играть с детьми торговца книгами. В разговорах с мадемуазель Ланнуа я выступаю гораздо большей патриоткой, чем на самом деле; ее заносчивость и высокомерие даже во мне пробудили революционный дух.

Понедельник, 26 ноября

Дом превратился в шпионское гнездо. Агат шпионит за Ланнуа, а та — за Агат. Гортензия шпионит за ними обеими.

На прошлой неделе дочь сообщила мне, что каждый день после завтрака Агат тайком уходит из дома неведомо куда. Я проверила — действительно так. Агат уходит украдкой в десять утра. Через час возвращается раскрасневшаяся, в то время как домашние дела не сделаны.

Теперь я выяснила, куда она ходит. Оказывается, ее привлекает гильотина на другом берегу реки, на площади Людовика Пятнадцатого — ныне площади Революции. Там теперь каждый день собирается толпа, и, пока летят головы, торгуют лимонадом, дети играют, пожилые дамы сплетничают.

29 ноября

Утром ходила к своей портнихе на улицу Сент-Оноре. У меня упало сердце: по улице, приближаясь ко мне, ехала телега с тремя мужчинами и женщиной, их везли к гильотине. Один из мужчин — совсем молоденький, почти мальчик, — плакал; другой старался его утешить. За телегой, отплясывая фарандолу, следовало пятеро мальчишек.

Потрясенная, я перешла улицу и обратно возвращалась вдоль дворцовых садов. Там я нашла свободную скамью под каштаном и села. Сердце мое теснила печаль. Неподалеку от меня, под деревом, продавец игрушек расставлял на подносе крошечные гильотины — как раз такие Гортензия и Эжен упрашивали меня купить, а я непатриотично им отказала.

Я слышала крик толпы, собравшейся на площади Революции. То и дело одни начинали петь, другие подхватывали, песня звучала громче и радостнее. Утро стояло ясное и солнечное, и если отвлечься от мыслей о ноже гильотины, то просто невозможно представить себе более безобидное собрание.

Раздался приветственный гул толпы и возглас:

— Да здравствует республика!

Упала голова.

Во что превратилось наше общество?

22 ноября 1792 года, Страсбург

8 декабря 1792 года, Страсбург

Среда, 26 декабря

Начался суд над королем.

— Это оскорбление! — воскликнула Ланнуа. — Король не может совершить ничего дурного! — Она убеждена, что компрометирующие документы, обнаруженные в железном сундуке, специально подложены туда якобинцами. ^[55]

— Умоляю вас, Ланнуа, придержите язык! — прошептала я, призывая ее осмотрительнее выбирать выражения. Выступать в поддержку королевской семьи сейчас — преступление, караемое смертной казнью. — Гувернантке голова еще пригодится.

— К черту! — воскликнула она. — К черту, вот так!

У нее есть свои привлекательные черты, но их еще нужно поискать.

В тот же день, позже

Вечером ко мне зашла рыночная торговка рыбой. Меня удивил исходивший от нее запах розового масла. В гостиной она сняла капюшон. Это была Фэнни.

— Почему вы в таком наряде? — спросила я.

— Я пришла предостеречь тебя, — прошептала она, дав мне знак молчать. — Франсуа бежал. Он пытался освободить короля.

— Боже мой! — Я опустилась на стул. — Освободить короля? Из Темпля? — Эти слова я произнесла одними губами.

Фэнни, кивнув, достала из корзинки карандаш и бумагу. «Франсуа был одним из горстки», — написала она. И добавила: «Это заговор».

Я так была потрясена этой новостью, что едва соображала. Старший брат Александра, осторожный, тихий, благородный Франсуа предпринял в высшей степени рискованный шаг, отчаянный и героический. Он рисковал жизнью ради спасения короля.

Фэнни сунула мне в руку другой обрывок бумаги. «Он в Германии, хочет вступить в эмигрантскую армию в Кобленце», значилось на нем.

Я бросила исписанные бумажки в огонь. Что же, Франсуа и Александр теперь будут воевать друг против друга? Неужели только смерть примирит их?

В коридоре послышался звук затворяемой двери. Агат. Я жестом показала Фэнни, чтобы она соблюдала осторожность.

Фэнни протянула ко мне руку. В ней был драгоценный камень, бриллиант. Прошедшие сквозь него лучи света дрожали на коже.

— Я возьму только звонкой монетой, гражданка, — громко сказала она, обнаруживая умение говорить с площадным акцентом: умение, о котором я не знала. Не будь я так встревожена, этот момент мог бы показаться мне забавным.

— Это настоящий? — едва слышно спросила я. — Что вы за него просите?

— Меньше половины его истинной стоимости.

— Вы говорили с Франсуа? — прошептала я, убедившись, что нас не подслушивают.

Фэнни кивнула.

— Он приходил попрощаться с Эмили, оставил письмо своему отцу. Попробую выбраться сегодня из Фонтенбло. Надо предупредить маркиза. Разумеется. Теперь мы все будем под подозрением.

— Но как? — Всю неделю кордоны были закрыты.

Фэнни посмотрела в сторону коридора.

— Я знаю одну швею, которая живет в двух шагах от пролома в стене, — нашлась она. — Им пользуются только контрабандисты.

Снова в коридоре послышались тихие шаги.

— Итак, добрая женщина, сколько вы хотите за это?

Фэнни написала что-то на клочке бумаги. «Буду скрываться», — прочитала я. И тут мне во всей полноте представилось наше положение. Очень могло оказаться, что Фэнни я больше никогда не увижу. На глазах выступили слезы, несмотря на все мои старания.