Курносу я велел отправляться на кухню, поскольку понимал, что его смрад в малом помещении вынести будет непросто, и не хотел портить себе аппетит. То, что попик уже начинал смешно морщить нос и старался отвернуться, меня развлекало, но я знал, что даже ради минутки этакого веселья не стану мучиться.
Мы сели в большой, хорошо выбеленной комнате. На стене висело огромное полотно, изображавшее Христа, С Креста Сходящего, но, похоже, рисовал картину некий местный талант, поскольку ноги у Господа нашего были кривы, будто Он всю жизнь Свою провел в седле, а меч Он держал в левой руке. А ведь нет свидетельств, что Христос был левша. Заметил я и то, что один из римских легионеров держал аркабалисту, – полная нелепица.
– Красивая картина, – сказал я.
– Правда? – просиял Ламбах. – В церкви увидите и того больше… Есть у нас здесь, скажем, необычная картина, представляющая прибытие святого Павла в Штольпен…
Я осмеливался думать, что во времена святого Павла на месте Штольпена еще рос девственный лес, но спорить с Ламбахом не желал, поскольку едва ли не каждый городок сочинял легенды, в коих почетные места занимали апостолы и святые. Но трудно было избавиться от мысли, что у них под седлом были табуны пегасов – чтобы поспеть всюду, где их якобы видели.
Тем временем служанка настоятеля внесла мясо, ломти свежего хлеба и кувшин пива. Настоятель разлил пиво в пузатые глиняные кружки.
– Чтобы ополоснуть глотку после путешествия, а потом – выпьем водочки, если на то ваша воля, мастер. Принеси-ка ту, бузинную, – приказал он девушке. – А в местном реликварии у нас есть даже палец святого Амвросия, – похвастался. – И перо из крыла архангела Гавриила, которое тот обронил, неся благую весть Марии.
Я не стал комментировать его похвальбу, поскольку не желал принижать местный патриотизм настоятеля – тот, скорее всего, искренне гордился коллекцией реликвий. Мне было лишь интересно, во что они обошлись прихожанам.
Девица развернулась, качнув крепким задком.
– Красивая девушка, – пробормотал я.
– О, мастер, разве следует людям моего положения обращать на такое внимание? – Ксендз скорчил мученическое лицо и сложил руки на груди. – Умеет готовить, к тому же чистоплотна, хорошо убирает и не ворует, – перечисляя достоинства служанки, он загибал по очереди пальцы правой руки, я же заметил на них два милых перстенька, один с рубином, второй с сапфиром. А неплохо у него здесь идут дела, подумалось мне, если уж хватает ему средств на такие побрякушки.
– Так говорите, мастер, что в Штольпен вы завернули, чтобы отдохнуть в пути? – спросил с набитым ртом настоятель. – И долго у нас пробудете?
– Столько, чтобы кони отдохнули, – ответил я. – А завтра отправимся дальше.
Он припал к кружке, как видно, чтобы безуспешно скрыть от меня облегчение, которое появилось на его лице.
– Разве что… – сказал я.
– Разве что? – пробормотал он, так и не отняв кружку ото рта, и посмотрел на меня вопросительно.
– Разве что задержат меня здесь дела профессионального свойства, – ответил я, усмехнувшись.
– Профессионального?! – почти крикнул он. – Бог свидетель: вы, мастер, наверняка шутите! Какие же это дела профессионального свойства вы можете найти в Штольпене?
– А это уж вы мне объясните, – сказал я ласково.
Он угас. Отставил кружку и, облокотившись на стол, подпер голову кулаками.
– Значит, знаете… – сказал хмуро.
– Конечно, знаем, – фыркнул я. – Полагаете, есть в мире такие места, куда не достигает милосердный взгляд Инквизиториума?
– Я бы не осмелился ни на что подобное…
– Кому вы послали письмо? – прервал я его.
– Моему епископу, – ответил он быстро. – И был удостоен ответа, что все сложилось счастливо, ибо при дворе как раз гостит брат Маурицио Сфорца, один из альмосунартиев-милостынников
[11] Святейшего Отца. Я получил, Бог мне свидетель, заверение, что брат Сфорца проникся заботой о наших хлопотах. А сей муж – весьма просвещенный и опытный в отыскании слуг сатаны и выявлении всех его козней.
– В сие искренне верю, – ответил я.
Папские альмосунартии, по правде говоря, были не пойми кто. Не то особый орден – но безо всякой иерархии и структуры, не то свободное товарищество – но при этом обладающее неисчислимыми привилегиями и прерогативами от канцелярии самого Святейшего Отца.
Существовали они уже долгие годы, но лишь недавно обратили на себя пристальное внимание Инквизиториума. Отчего? Оттого, милые мои, что вместо сбора милостыни начали мешаться в расследования колдовства и ереси. Как видно, некоторым людям в Апостольской Столице казалось, что дилетантского запала вполне хватит, чтоб конкурировать с инквизиторами, обученными в нашей славной Академии. Конечно, попытки перехватить инициативу расследований у Инквизиториума и заместить нас духовными лицами случались. Некогда мне и самому удалось разоблачить рыскающего в поисках ведьм каноника Пьетро Тинталлеро, который в конце концов, полный раскаяния, признался, что и сам предводительствовал в колдовском шабаше, виновный в кощунствах против нашей святой веры. Поскольку же доказательства его вины невозможно было оспорить, все завершилось счастливо, и посредством пламени зажженного костра мы отправили его душу в Царство Божье. За что он, кстати, горячо нас благодарил. Я же утвердился в вере, что нет лучшего зрелища, нежели раскаявшийся грешник, погруженный в болезненный экстаз, в языки пламени, в которых он громко признает свои грехи и благословляет Инквизиториум, что в милосердии своем сумел спрямить извилистую тропу его жизни.
Однако присутствие брата-милостынника не сулило ничего хорошего. Правда, я никогда не слыхивал о Маурицио Сфорце и его деяниях, но самый факт, что духовные лица занялись бы столь непростой материей, как преследование чернокнижничества и ереси, пробуждал мое глубочайшее беспокойство. Так уж оно сложилось, что позволь воде пробурить малейшую трещинку в стене – и трещинка эта начнет расти, пока в конце концов неудержимый поток не разорвет стену и не зальет спокойные долины. А уж этого-то никто в здравом уме не мог позволить.
– Когда брат Сфорца навестит Штольпен? – спросил я.
– Ожидаем со дня на день, – быстро ответил настоятель. – А потому, как видите, нет необходимости, чтобы вы меняли свои планы и посвящали столь ценное время нашему жалкому городку. Бог мне свидетель, мастер, ваш разум наверняка занимают вещи куда как более важные.
Ох, по всему выходило, что попик жаждал, чтоб я убрался прочь, поскольку явно полагал, что ему легче будет договориться с другим священником или даже с монахом из ордена (а среди церковных альмосунартиев были и те и другие), чем с инквизитором. Уж не знаю, отчего большинство людей наивно полагают, что главная мечта функционера Святого Официума – разжечь как можно больше костров на как можно более обширных территориях. А ведь костры для справедливо осужденных грешников суть всего лишь благословенное увенчание нашей работы, к которому мы идем, проводя тщательнейшее расследование. Во время же этих расследований и процессов мы исполняем роль как страстных обвинителей, так и богобоязненных адвокатов и наисправедливейших судей. По крайней мере, так утверждает теория…
