Я вышел за порог, поскольку не намеревался ни разговаривать с этим существом, ни даже расспрашивать о том, где брат Сфорца и обвиняемый. И сразу услыхал с лестницы голос настоятеля Ламбаха, который терпеливо говорил, что, возможно, искренняя молитва больше поможет с трупоедом, нежели причиняемые ему пытки. В его голосе явственно звучала тревога, поскольку настоятелю наверняка впервые приходилось участвовать в допросе с пытками. Что ж, для людей впечатлительных подобный опыт действительно не может быть приятным, хотя человек привыкает ко всему…
– Приведите сюда этого людоеда, – приказал кому-то Сфорца шутливым тоном, и я услыхал два согласно бормотнувших голоса – и стук удалявшихся каблуков.
Я же снова вошел в комнату и уселся на табурете за столом: сбитой из досок столешницы, положенной на козлы. Через миг в комнату вошли и настоятель с братом-милостынником.
– Да славится Иисус Христос, – сказал с чувством Ламбах, едва меня увидев.
– Во веки веков, – ответил я.
– Здравствуй, Гаспар, – крикнул почти веселым тоном Сфорца, проигнорировав мое присутствие.
– Коли кто с презрением смотрит, не любя, сколь приятен взгляд с приязнью на тебя, – пропищал Веселый Палач, истово кивая.
Альмосунартий подошел к нему и доверительно потрепал по плечу. Я же заметил, что палач из Тианнона при этом напрягся, как пес, принимающий ласку от хозяина.
Я услышал шарканье, сдавленные проклятия, и в комнату вошли двое громил (раньше я их не видал), что тянули за собой Матиаса Литте. Одежда трупоеда была порвана, волосы склеились от засохшей крови, лицо в синяках, а нос – свернут набок.
– И кто его так? – спросил я.
– А кому какое дело? – вопросом на вопрос ответил Сфорца. – Разложите его на столе, – приказал.
Мужчины бросили обвиняемого на стол посреди комнаты, словно мешок с капустой. Литте что-то там пробулькал – и сразу получил кулаком в зубы.
Я вздрогнул, но решил ничего не говорить, зная, что мои замечания во время допроса нисколько не заинтересуют брата Сфорца. Потом Матиасу Литте связали руки и ноги так, чтобы он лежал на столе будто распятый, с веревками, пропущенными под досками. Веселый Палач что-то напевал и звенел инструментами у огня. Я заметил, что Литте пытается приподнять голову и рассмотреть происходящее.
Господин настоятель разложил подле меня пергаменты и проверил, хорошо ли очинено перо. Глянул в мою сторону, усмехнулся несколько обеспокоенно – и слегка испуганно.
– Итак, начнем, – Сфорца потер руки, а потом поглядел на волглые стены. – Принесите-ка бутылочку водки или какого-нибудь винца да кубков, – приказал он здоровякам, которые уже стояли в дверях, туповато поглядывая на обвиняемого. – Нужно бы слегка взбодриться, – подмигнул он настоятелю, а Ламбах натужно рассмеялся.
Я искоса поглядывал на брата-милостынника, который с явственным удовлетворением переводил взгляд с Матиаса Литте на пока что стоящего к нему спиной Веселого Палача. Я заметил, что пальцы Сфорца снова неосознанно совершают те самые движения, будто посланец Святейшего Отца кого-то душил или рвал что-то в клочья.
– Не получишь нынче, брат, винца, но вот что у Гаспара есть для молодца, – почти пропел Веселый Палач и раскачивающимся шагом двинулся в сторону Матиаса Литте. В руках, защищенных перчатками, он держал горшочек, из которого поднимался пар.
– Не будь таким дурачком, у меня здесь котелок с кипятком. Плесну тебе я в глотку – ужель захочешь водки? – Он склонился над столом, и я заметил, что обвиняемый глядит на него, вытаращив от страха глаза.
Но Веселый Палач не исполнил своей угрозы, а просто плеснул кипятком на колени и бедра Матиаса Литте, потом же поставил горшочек прямо раскаленным дном на брюхо обвиняемому. Литте ужасно заверещал, дергаясь, но веревки держали крепко. Он не мог сбросить с себя тяжелый горшок – но тот опасно вздрагивал на его животе. Веселый Палач, что-то напевая под нос, прижал горшочек. Литте продолжал кричать – страшно, охрипшим, полным боли голосом. Я слишком часто бывал на допросах, чтобы это произвело на меня впечатление, но заметил, что лицо настоятеля делается все бледнее. Сфорца же лишь усмехнулся, будто это представление изрядно его развлекало.
– Гаспар, пока что погоди, – сказал мягко. – Сперва вопросы.
– Хе-хе-хе, хе-хе-хе, брат вопрос задаст тебе, – дал петуха Веселый Палач.
Взял горшочек правой рукою и снял с живота Литте. И прежде чем я успел понять, что происходит, с размаха ударил трупоеда железным донцем в сломанный нос. Одновременно жесткой рукавицей изо всех сил проехался ему по обваренной, слезающей коже бедер.
Пытаемый взвыл и обмяк.
– Прекрасно, – сказал я. – Интересно только, как же мы теперь его допросим?
Веселый Палач небрежным движением стряхнул ошметок кожи, приставший к рукавице.
– Гаспар нынче неуправен, зато крепко позабавлен, – пропел он почти извиняющимся тоном.
– Приведи его в чувство, – пробормотал Сфорца, явно недовольный. – Только осторожно.
Палач из Тианнона выскреб откуда-то из-за пазухи темную бутылочку, откупорил, понюхал пробку, громко потянув носом, и чихнул.
– Кто б Гаспару здоровья пожелал? Чтобы жил не тужил, процветал? – Он глянул на нас узкими щелями маски.
– Сто лет тебе, Гаспар, – сказал брат Сфорца, а настоятель что-то пробормотал.
– Сто лет чтобы Гаспар жил, людей мучил что есть сил. – На этот раз Веселый Палач даже притопывал ногами. Я же заметил, что настоятель Ламбах втыкает ногти в стол, а глаза его становятся все шире.
Нужно признать, что палач из Тианнона справился с задачей привести Матиаса Литте в чувство много успешней, чем с его же пытками. И вскоре я снова услыхал стоны, прерываемые лишь жалобными всхлипами. Плечи трупоеда тряслись, будто в лихорадке – как от боли, так и от испуга.
– Нет, нет, нет, – выдавил он из себя, едва только увидев над собой лицо в маске. – Что вы от меня хотите?
– Чтоб правда к нам пришла, пока боль тебя не пожрала…
Веселый Палач похромал к очагу; я увидел, как он вынимает из огня докрасна раскаленные щипцы.
– Сейчас суну тебе в губы и с корнями вырву зубы, чтобы крови натекло. Весело, ох, весело!
– Может, стоило бы задать обвиняемому вопрос? – заметил я.
– Вопрос, ах, верно – вопрос… – лениво произнес Сфорца и сплел пальцы на брюхе. – Какое заклинание ты хотел приготовить, мерзейший чернокнижник? – загремел он неожиданно, и я искренне удивился силе его голоса.
Брат-милостынник вскочил из-за стола, за которым мы все сидели, и быстрым шагом приблизился к пытаемому. Его ряса зашелестела.
– Говори, Литте, ты, паршивый колдунишка! Кого ты хотел убить? Кто тебе помогал? Кто научил заклятиям и ритуалам? Где вы проводили шабаши? Где отдавали хвалу дьяволу и его выблядкам?
