Выходя, я еще раз взглянул на лежавшее тело, и меня порадовало спокойствие, которое я увидел в мертвых глазах. Надеялся, что душа рыцаря де ля Гуардиа стоит нынче пред Господним Престолом, ожидая справедливого суда. И надеялся, что то же самое ожидает теперь и Веселого Палача из Тианнона. И я позволял себе надеяться, что души эти не проведут вечность в одном и том же месте.
– Буду вспоминать о тебе в молитвах, рыцарь, – сказал я.
Я обладал слабой надеждой, что молитвы столь незначительного человека, каким был я, могли перевесить чашу весов у благословенного алтаря Господа. Но я искренне верил, что даже если Господь решит покарать гранадского дворянина, кара эта не окажется слишком строгой.
– Га-а-аспа-а-ар! – снова раздался крик брата Сфорца. – Жду тебя в моей комнате, парень!
И тогда в голову мою пришла безумная мысль. Обычно я человек рассудительный, терпеливый, не совершающий безрассудных поступков и ведущий тихую, ленивую жизнь. Но теперь я решил действовать, хотя и понимал, что подобный поступок будет мне дорого стоить.
Рыцарь Родриго Эстебан де ля Гуардиа-и-Торрес был человеком, схожим со мной фигурой и к тому же почти одинакового роста. А поскольку Веселый Палач всегда ходил согнутым, искривленным, покачиваясь как утка, то я надеялся, что малые отличия между нами останутся никем не замеченными. Проблема была бы с волосами, поскольку у де ля Гуардиа они были цвета спелой пшеницы, мои же напоминали ночное небо (пусть даже в них серебрились неуместные, казалось бы, в моем возрасте нити седины – результат отчаянной борьбы за души грешников). К счастью, нося золотую маску, Гаспар высоко подбирал волосы, а потому их цвет не был заметен.
Я вывалил на пол всю одежду Веселого Палача и принялся быстро переодеваться. С нескрываемым отвращением, поскольку одеяния Гаспара пахли застарелым потом и кровью. Свою собственную одежду я завернул в одеяло и спрятал под кровать. Вышел из комнаты, старательно затворив за собой двери. У меня была одна попытка. Следовало навестить брата Сфорца, поскольку иначе он мог обеспокоиться. Однако я понял, что не знаю их привычек. Стучал ли Гаспар, когда входил в комнату брата-милостынника или не обращал внимания на такие мелочи? Я решил, что не стану стучать, и нажал на ручку. Согнулся и вошел внутрь шаркающим шагом. Остановился у порога, держась тени и не входя в пятно солнечного света, разлившееся на полу посреди комнаты.
– Ну наконец-то, – сердечно сказал Сфорца.
– Плохо нынче жить Гаспару, в сердце темень, мрак, печали, – заскрипел я, стараясь придать голосу тон и звучание как можно более похожие на те, что исходили из уст Веселого Палача.
– Позаботился бы ты о горле, Гаспар, – суровым тоном произнес Сфорца. – Что-то страшно хрипишь нынче.
– Гаспар бедный нынче болен, и в печали он неволен. – Я попытался соблюдать рифмы, надеясь лишь, что они не хуже тех, которыми угощал нас Веселый Палач.
– О да, бедный Гаспа-а-ар, – протянул мытарь. Приблизился, а мне уже некуда стало отступать, поскольку за спиной была только дверь. Монах протянул руку и легонько провел кончиками пальцев по моему плечу. Ах, какой шалун, подумал я и, насколько это вообще было возможно, ощутил еще большее отвращение.
– Плохо же теперь Гаспару, зато вечером даст жару, – срифмовал я, стараясь придать скрипящему голосу некоторую игривость. Искренне говоря, вышло ужасно, но Сфорца убрал руку.
– Иди, иди, – сказал. – Проспись или что. Вечером я тебя вызову.
– Всякий день – прекрасный праздник, если рядом безобразник, – пробормотал я под нос и отворил двери. От собственных рифм у меня даже зубы заныли.
Пошел в комнату Веселого Палача, старательно затворил дверь и захлопнул ставни. Не хотел, чтобы кто-то беспокоил меня, пока не наступят сумерки.
Я просидел до сумерек в одном белье, поскольку не мог вынести прикосновения отвратительной одежды Веселого Палача. Но когда увидел, что снаружи уже стемнело, то снова сделался Гаспаром Лувейном. Взял с собой сундучок с инструментами, нужными для моей цели, и одеяло, в которое я завернул собственную одежду. Потом тихонько вышел в коридор. Аккуратно постучал в дверь к канонику.
– Гаспа-ар? – спросил он. – Уже лучше себя чувствуешь?
– Человек не нарекает, коль услада ожидает, – заскрипел я так высоко, что едва не закашлялся.
Щелкнул отодвигаемый засов, и мытарь впустил меня в комнату, где лишь желтый дрожащий огонек лампадки разгонял мрак.
– Входи, входи, – приказал он поспешно, а я без слова скользнул внутрь.
Я не стал ждать, поскольку ждать не было нужды. Ударил брата-мытаря в висок, и он рухнул, как мешок с репой, да еще и приложился бы черепом об пол, не прихвати я его за плечо. В конце концов, я ведь не хотел, чтобы он умер, верно? Я не был настолько милостив, чтобы позволить этому случиться так быстро.
Я привязал брата Сфорца к кровати так, чтобы позиция, в которой он оказался, напоминала букву «Х». Потом зажег вторую лампу (люблю, чтобы во время работы хватало света, поскольку лишь тогда можно достичь того уровня удобства, который подошел бы обеим сторонам) и разложил на столе инструменты. Их было немного, но человеку с богатым воображением и хотя бы минимальными знаниями должно было хватить. Я же на нехватку воображения не жаловался, а некоторым скромным умениям был обязан обучению в нашей славной Академии Инквизиториума. Поэтому был уверен, что мы с альмосунартием проведем несколько долгих, необычайно познавательных минут, пусть даже и обойдемся без интереснейших разговоров.
Сперва я старательно вставил Сфорца кляп, а потом поднес к его ноздрям отрезвляющую соль, которая нашлась у Веселого Палача. Та подействовала быстрее и эффектней, чем даже я надеялся. Сфорца всхлипнул, резко чихнул несколько раз, а потом устремил на меня вытаращенные от страха глаза и что-то забормотал из-под кляпа.
– Все пойдет теперь быстрее, вырвем когти мы у зверя, – пропел-продекламировал я, беря в руки небольшие, легко изогнутые щипцы.
Альмосунартий пробормотал что-то невразумительное – кляп прекрасно сдерживал любые звуки. Я захихикал и крепко ухватил за руку мою жертву, а потом взялся щипцами за ноготь. И верьте мне или нет, милые мои, но я не успел даже дернуть. Сфорца покраснел, будто кто-то плеснул ему в лицо ведро крови, спазматически задергался, напрягся, будто натянутая струна, а потом сделался неподвижен.
– Меч Господа! – рявкнул я с яростью – и уже собственным голосом.
Приложил пальцы к шее мытаря и почувствовал отчетливый пульс. Тот был жив, а я не хотел пытать его бессознательным, поскольку это не соответствовало моим целям. Ох, из слабого материала вылепил наш Господь брата Сфорца! Я опасался, что он под воздействием шока пережил кровоизлияние к мозгу, и знал, что никакие отрезвляющие соли здесь не помогут.
Я выругался и упаковал инструменты в сундучок. Единственное что – не сумел устоять и вырезал на каждой из щек альмосунартия литеры «ГЛ». По крайней мере, пусть до конца дней (если, конечно, он вообще когда-нибудь очнется) носит на себе инициалы Веселого Палача, которого сам же и создал.
