Потом я вернулся в комнату и воткнул в тело рыцаря ля Гуардиа, в рану под сердцем, принадлежавший Веселому Палачу стилет. А после прошелся по городку – все еще в образе Веселого Палача, – постаравшись, чтобы меня увидело как можно больше людей. И чтобы как можно отчетливей заметили кровь на моей одежде и услышали напеваемые мною бессмысленные песенки.
Наконец, я зашел в лес и прикопал одежду Веселого Палача, переоделся в собственную и тихонько прокрался в свою комнату. Все будут полагать, что Гаспар Лувейн сошел с ума, убил рыцаря, убил альмосунартия, а потом сбежал. Может, будут даже его преследовать. Удачи им в этом…
Конечно, существовала вероятность, что Сфорца выживет. Тогда лишь он один будет знать, что случилось на самом деле и что Веселый Палач не мог никуда убежать. Поймет ли он несложную интригу, провернутую вашим нижайшим слугой? Наверняка, но более всего радовало меня, что он ни с кем не сумеет поделиться своими подозрениями.
Эпилог
Двое слуг внесли Сфорца, который сидел на кресле, не в силах шевельнуть руками или ногами. Левая часть его лица оставалась парализованной и выглядела так, будто была смята или сдавлена. На обеих щеках темнели покрытые струпьями раны в виде литер «ГЛ».
Я усмехнулся, поскольку его вид показался мне весьма забавным.
– Инквизитор Маддердин, – сказал он с явным трудом, и слова его звучали как «ипфистор мдертин». Я усмехнулся еще раз, поскольку это тоже было забавным. – Во время следствия было установлено, что в городе Штольпен действовал сильный чернокнижник. Вы же удивительным образом отрицали саму возможность этого. Посему считаю, что дело требует внимательного рассмотрения. Вы отправляетесь под стражей в Апостольскую Столицу, где получите шанс доказать силу своей веры и признаться нам в ошибке, которую, если будет в том необходимость, Святейший Отец примет от вас с полной покорностью.
Я едва понимал, что там брат Сфорца бормочет, и только многолетний опыт в допросах людей, которые выглядели куда хуже, чем он, позволил мне разобрать его слова.
Я не настолько знал кодексы, чтобы решить, имеет брат-милостынник право принимать подобное решение или нет. Наверняка это был бы занимательный предмет спора для юристов. Но нынче не это имело значения, поскольку за братом-милостынником стояли солдаты графа Шайфолька, которых он предусмотрительно вызвал накануне. А на моей стороне был лишь Курнос. И все же я предпочитал не ехать в Апостольскую Столицу в кандалах.
– Принимаете ли вы мое решение или желаете прояснить дело здесь же, на месте, предавшись на суд и милосердие Церкви?
Прояснение дел на месте – это только звучало невинно. Однако я знал, что скрыто за этими словами. Предаться на церковный суд означало лишиться всех моих привилегий как инквизитора. Меня имели право допрашивать и, конечно же, подвергать пыткам.
Как можете догадаться, милые мои, добровольно класть голову на плаху мне не хотелось, а насчет милосердия Церкви, представленной альмосунартием, у меня были сомнения.
– Брат Сфорца, – сказал я. – Со всей решительностью протестую против узурпации вами власти, вам не принадлежащей. И более того: я не намерен уступать вашей юрисдикции, а присутствующим здесь заявляю и беру в свидетели, что Святой Официум предпримет суровые меры против всех, кто осмелится оскорбить его функционера.
Сфорца слушал меня, казалось, внимательно, но на его бледном, сморщенном лице не дрогнул ни один мускул. Он всматривался в меня с безбрежной ненавистью, я же усмехнулся ему весьма ласково.
– Заковать его, – приказал он, на сей раз постаравшись произносить слова весьма отчетливо.
Солдаты графа двинулись в мою сторону. Два глупых селюка, которым позволили натянуть кожаный доспех, а в руки дали тупые мечи. Для обученного инквизитора они не могли быть помехой. Но под окном стоял еще граф Шайфольк вместе с присными – и он-то выглядел уже как человек, куда больше приготовленный к битве.
Мне оставалось не много времени, чтобы принять решение, как именно поступить. У меня был меч, у меня был шерскен – одна из самых отвратительных отрав, известных людям. Одной щепоти, кинутой в глаза, хватило бы, чтобы жертва ослепла. Конечно, у меня была надежда, что я одолею графа и его слуг. Но что дальше? Разве Мордимер Маддердин не превратится тогда в гонимого зверя? Убийство дворянина крови, который исполнял поручение посланца Святейшего Отца, не прибавило бы мне популярности.
Для принятия решения было у меня не много времени, но внезапно от дверей послышался спокойный голос:
– Полагаю, что нет.
Я повернулся. На пороге стоял седоватый инквизитор с лошадиным усталым лицом. На его плаще блестело вышитое серебряной нитью сломанное распятие. Инквизитор был не один. За его спиной стояли трое других функционеров Святого Официума. Все с мечами на поясе. И все держали ладони на рукоятях.
– Я – Рупрехт Зеедорф, глава Инквизиториума в Кайзербурге, – произнес он равнодушным тоном. – Имею приказ для инквизитора Маддердина, повелевающий ему тотчас отправиться пред лицо Его Преосвященства епископа Хез-хезрона.
В комнате установилась тишина. Солдаты графа застыли, так и не дойдя до меня. Я же застыл с пальцами в мешочке с шерскеном. Наконец брат Сфорца справился с замешательством.
– Покажите приказ, – бросил он нервно, а на его неподвижном лице наконец что-то дрогнуло.
Поскольку же слова его прозвучали как «покафифепфикаш», то ни Зеедорф, ни его люди ничего не поняли и только глянули на альмосунартия с удивлением, смешанным с веселостью. Взгляды главы инквизиторов из Кайзербурга и мой на миг встретились, и я заметил, что глаза Зеедорфа напоминают два блестящих кружочка из обсидиана. Были такими же черными и такими же мертвыми.
– Брат Сфорца желает, чтобы вы показали ему приказ, – пояснил я вежливо. – И просит простить его, поскольку по непонятным причинам у него какие-то проблемы с речью…
– Со всем уважением, – ответил Зеедорф с усмешкой, в которой не было ничего от уважения, – но я не вижу причины показывать вам приказ, исходящий из Святого Официума. Это дело вас не касается, брат альмосунартий. Но вы можете быть свободны. Инквизиториум вопросов к вам не имеет. Пока что…
Ха, милые мои, вот это было бы дело для юристов! Прав ли папский представитель, призывающий инквизитора в Апостольскую Столицу, или же первенствует прямой приказ от главного – епископа Хез-хезрона, – приказывающий инквизитору предстать пред ним? И должен ли инквизитор предъявлять приказы папскому милостыннику?
Однако в этом случае многое значил тот факт, что я был не в одиночестве. За моей спиной стояли Рупрехт Зеедорф и трое братьев-инквизиторов. И только идиот мог не знать, что инквизиторов учат прекрасно владеть как разумом, так и оружием.
– Ч-ч-что такое? – Сфорца почти онемел. – Да кто вы такой?
– А вы не услышали? – Зеедорф на этот раз вполне понял слова каноника и заговорил с некоей иронической сладостью в голосе. – Я глава Инквизиториума в Кайзербурге. А много раньше, прежде чем стал инквизитором, я имел честь принимать участие в паломничестве в Святую землю, – глянул он в сторону графа и его людей. – И тогда меня звали иначе, – добавил он с усмешкой, в которой было мало веселья. – Знали меня тогда как третьего сына князя фон Зеедорфа, если кому-то из вас, господа, это о чем-то говорит.
