– Пришло, – ответил близнец, кусая стебель травы. – А потом, типа, ушло…
– Как же я этому рад, – бросил я зло и пошел к лошадям, вопрошая Господа, за какие грехи он меня так испытывает.
* * *
Родители Маргариты и Йоханна не возвращались уже третий день, поэтому всем было ясно: они не вернутся никогда. Трупы их, вероятно, лежали где-то в лесу, в болоте или у реки. Но попробуйте отыскать два тела на таком огромном пространстве… Да-а, могу лишь пожелать удачи. Без обученных собак это казалось совершенно невозможным – да и с собаками оставалось очень и очень непростым делом.
Однако по милости Господней я был одарен некими способностями, которые мне уже не раз и не два доводилось применять. Я старался не пользоваться этой силой ни слишком опрометчиво, ни слишком охотно, поскольку опыт научил меня, что за все нужно платить. Я платил болью, страхом и слишком близким присутствием сил, от которых я предпочел бы держаться подальше.
– Мне нужна их вещь, – объяснил я Вольфи. – Что-то, к чему они были привязаны. Медальон, праздничный платок, хоть что-то…
– Ха! – Он подумал миг-другой, потом хлопнул себя по лбу. – Топор! Да, господин, его топор! Он говорил, что на свете нет лучшего, он им дом срубил…
Топор мы нашли в доме Йоханна и Маргариты. Лежал он в ящике, сбитом из неоструганных досок. Я взял топор в руки и огладил ровную, отшлифованную рукоять и неожиданно хорошо наточенное острие.
Инструмент был знатный: отполированный, наточенный. Владелец, похоже, и в самом деле о нем заботился.
– Хорошо, – сказал я. – Возьму его на время.
Выставил парней из занятой нами избы и велел следить, чтобы ни под каким предлогом никто чужой в дом не вошел. Сам же я уселся на пол и положил топор на колени. Закрыл глаза. Аккуратно касался его, кончиками пальцев ощущая гладкость деревянной рукояти и холод железного острия.
О да, в этом предмете была сила. Владелец вкладывал в него мысли и чувства, и я почти видел, как он терпеливо шлифует острие на оселке и пробует пальцем, хорошо ли заточено.
Этот топор мог доставить меня к отцу Йоханна и Маргариты, поскольку его единила с владельцем невидимая, духовная связь. Связь, которая наверняка никуда не делась и после смерти, хотя теперь с каждым днем и с каждым часом ослабевала.
Я вздохнул и отложил инструмент, оставив его подле себя. Снова прикрыл глаза. Сложил ладони перед грудью.
– Отче наш… – начал я, – сущий на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе…
Глаза мои были прикрыты, но, несмотря на это, я видел лежавший подле меня топор. Однако теперь – не темную рукоять, не стальное острие, а только дрожащую, светящуюся краснотой форму, которая лишь слегка напоминала орудие лесоруба.
– …хлеб наш насущный дай нам днесь…
И тогда пришла боль. Я всегда жду ее, зная, что она будет почти невыносима. И все же подобные приступы всегда приходят неожиданно. Это не боль, что сосредотачивается в одном месте: руках, ногах или голове. Это всесильное, моментально парализующее пламя, рвущее мое тело в клочья. Это галера с багряными парусами, вплывающая в порт моего сознания, чтобы поразить его безумием и ужасом. И в такие мгновения охранить меня может лишь молитва.
– …и дай нам силу, чтобы мы не простили обидчиков наших. Отче наш… – начал я снова, хотя чем больше слов молитвы я произносил, тем сильнее становилась боль.
Казалось, страданию не стать сильнее, но всякий следующий миг втягивал меня все глубже в пропасть нечеловеческой муки. Мой разум и мое тело просили, чтобы я перестал молиться. Однако я знал, что если прерву молитву – скорее всего, окажусь с глазу на глаз с чем-то, чего я даже не мог себе вообразить и перед чем буду совершенно безоружен – ибо лишусь опеки, что давало мне имя Божье.
От дрожащего красного абриса отделился язык пламени, и я взлетел на этом пламени под небеса. Мы поднялись над селом, но я не видел сейчас ни домов, ни людей. Лишь на краю зрения клубились темные силуэты, плывущие неторопливо, как грозовые тучи. Я старался не присматриваться к ним, поскольку сильнее боли боялся, что одна из этих сплетенных из мрака форм узрит меня. Где-то там, внизу, я видел – а взгляд мой теперь мог проникать сквозь стены и крыши – маленькую, скорченную фигурку Мордимера и его искаженное страданием лицо.
– …да будет воля Твоя… – стонал я, хотя губы и разум требовали, чтобы я замолчал.
Я летел на пламени быстро, как гонимая ветром паутинка бабьего лета. Зеленые, вросшие в недра земли колоссы поворачивали бородатые головы в мою сторону. Под белой скалой лежал небесно-голубой гигант и выдыхал клубы радуги, искрящиеся всеми оттенками синевы. И именно там я заметил ту самую форму, к которой устремлялся луч. Я напряг все силы, чтобы вернуться – поскольку пламя стремилось слиться с мертвым человеком. Боль сделалась столь огромной, что почти превратилась в тошнотворное наслаждение: оно наполняло мое тело, будто кипящий мед. Пламя заколебалось, но потом, понуждаемое молитвой, повернуло назад. И внезапно я вновь оказался в темной, грязной и вонючей избе. Передо мной на полу лежал топор, весь красный от крови, что стекала из моего рта, ушей и носа.
– Боже мой, – простонал я, а потом упал на пол и свернулся в клубок.
Я дрожал от холода, ужаса и даже не от самой боли, но от воспоминаний о страдании, которое еще недавно я претерпевал.
Но теперь я знал, где искать мертвые тела. Правда, единственное, на что я оказался сейчас способен – это сблевать под себя и уснуть в луже крови и блевотины.
– Мордимер… – беспокойный голос Курноса добрался до моего слуха одновременно с ощущением, что мне разжимают зубы.
Кто-то силой влил мне в горло теплую, крепкую водку со вкусом чернослива. Я закашлялся и открыл глаза. Увидел стоявшего на коленях Курноса. Он разжимал мне зубы ножом и лил в рот водку из баклаги. Я попытался вырваться, но он держал меня крепко, а я был столь слаб, что сил хватало лишь на то, чтобы глотать невыносимо крепкий, вонючий напиток.
Наконец он отпустил, и меня снова стошнило.
– Хочешь меня убить? – простонал я и увидел, как лицо товарища растягивается в ухмылке.
– Ну ладно, ладно, все хорошо… – пробормотал он успокаивающим тоном.
– Какое, сука, хорошо, – просипел я и попытался опереться о доски, но руки подогнулись, и я снова свалился на пол.
Курнос набросил на меня подбитый мехом плащ и сел рядом. Глотнул из баклаги – аж булькнуло.
– Подохнешь, Мордимер, – сказал он и сплюнул в угол. – Богом клянусь, подохнешь когда-нибудь.
Ясное дело, мне были необходимы именно такие вот слова поддержки и помощи. Я тихим голосом сообщил Курносу все, что думаю о нем, его матери и о тех позах, в которых ее трахало все окрестное безрогое быдло. Он же хрипло рассмеялся.
– Еще глоточек? – спросил.
