– Знаю. – Но это не так. Виноват он. Он чувствует напряжение маминого тела, твердого, но в то же время хрупкого.
– Эй, мам!
– Да?
– Может, тебе правда лучше выпить таблетку?
– Нет, черт возьми, даже не начинай!
– Извини.
– И ты меня тоже прости. Прости за все это. Она не имела права обсуждать с тобой такие вещи.
Майлс хочет услышать продолжение, но не хочет спрашивать. Он ждет, когда мама заговорит сама.
– Ей в голову втемяшился глупый план – продавать… ну, сам понимаешь… – Она морщится. Потому что это отвратительно. Она также не может произнести вслух это слово. Ему хочется расплакаться. – То, что Билли тебе сказала, это неправильно. Ты еще ребенок. Ты не можешь дать свое согласие. К тому же это противозаконно. Это опасно. Такое нам бы ни за что не пришло в голову. И я не знаю, как мне быть. Она переступила черту. И, возможно, обратного пути уже нет. – Мама проводит ладонью по короткой стрижке под эльфа. Майлсу не хватает ее длинных волос. – Блин!
– Что будем делать?
– Ну, шоколад уже почти готов.
– Точно, – кивает Майлс. Мама насыпает ему в кружку еще ложку сахара, себе подливает немного виски и мешает, мешает, позвякивание ложки о керамику звучит утешающе. Майлс замечает, что крышка карбюратора пропала, и хочет что-то сказать, однако эта ссора его вымотала. А у шоколада какой-то странный вкус, с горчинкой. Быть может, это стыд, которым теперь в его жизни будет приправлено все.
– Не беспокойся, я разберусь с Билли.
– Зачем она вообще сюда приехала?
– Не говори так, тигренок. – Голос у мамы выжатый.
– Но мы все равно собираемся бежать?
– Нет. Это чересчур сложно. Отменяется. – Она целует его в макушку.
– Полная дыра, – говорит он. – Больше не будем пробовать. – Его неудержимо клонит ко сну. – Мам, а вы с папой ругались?
– Только по пустякам, – говорит мама.
После этого Майлс больше ничего не помнит.
26. Билли: Птичьи мозги
Билли никогда не укачивало. Это Коул жалобно скулила, требуя остановиться во время долгих перегонов по дороге в Дурбан в отпуск, чтобы опустошить на обочину свой желудок. У Билли подобных проблем никогда не было. Когда остальные салаги на яхте Тьерри закрывались по своим крохотным каютам или бродили по палубе, трясущиеся и обливающиеся потом, она колдовала в камбузе над новым amuse-bouches
[44], уже твердо стоящая на ногах, потому что всю свою жизнь ей приходилось ходить по зыбкой почве.
Смотреть на небо плохо: жирные ватные облака на голубом фоне, прерываемые зелеными дорожными знаками, проносятся мимо, возвещая о продвижении вперед, а однажды, мельком, белые лопасти ветряных турбин вдоль дороги. Закрывать глаза еще хуже, потому что остаются только мрак и неровности дороги, и подкатывает тошнота. Билли горит. Как там в этой песне: «Я объята огнем».
Она умирает. Она в этом уверена. На заднем сиденье рядом с ней ее покойная мать. Она одета так, как на любимой фотографии Билли: платье с поясом, темно-синее с белым воротничком, волосы в пышных волнах, огромные очки в роговой оправе. На фотографии мать улыбается, рядом с ней они обе, Билли и Коул, цепляются за ее руки, им пять и три, они куда-то тянут мать, заливаясь смехом. А может быть, слезами, потому что у них было предчувствие, что мать скоро у них отнимут, и они пытались ее удержать.
– Ночью пришлось спать в бигуди, – говорит мать. Билли чувствует в ее дыхании резкий запах мяты, потому что мать постоянно пыталась бросить курить. Сестры ловили ее в саду, прячущуюся среди гортензий с пурпурными головами, похожими на ее кудри, спешащую украдкой выкурить сигарету. Если бы мать выкрасила волосы в такой же лиловый цвет, ее было бы не найти.
– Курить плохо, – говорит мама.
– Но не так плохо, как аневризм головного мозга ниоткуда. – Голубое небо, голубые цветы, темно-синее платье. Билли хочет повидаться с отцом. Пусть только ради того, чтобы он пересказал ей очередной просмотренный в интернете ролик про бред насчет «изменения климата». Старик, ты только посмотри в окно!
– Твой отец умер, – говорит ей мать, поглаживая ее по голове. Но сидящая рядом с ней женщина дрожит и мерцает. Плохая связь. Постоянные сбои.
– Настройка сбилась, – произносит Билли вслух.
– Опять разговариваешь с призраками? – окликает с переднего сиденья Рико. Билли старается ухватиться за настоящее.
«Моя свирепая птичка». Так называла ее мать. Когда еще была жива. До того как превратилась в призрака, сидящего рядом на заднем сиденье. Мать приходила в ресторан на день рождения к дочерям, искрилась десять секунд, после чего исчезала. Отец не знал, как вести себя с двумя девочками, достигшими половой зрелости. Он не мог удержать в руке птичку – ее, Билли, а Коул только притворялась хорошей, и Билли единственная видела насквозь ее лживую игру.
– Выклюю вам глаза, – говорит она, поскольку никто не гладит ее по голове. Никто уже так давно не прикасался к ней. А курящая женщина – это долбаная Рико, в окно с воем врывается ветер.
«Еще не поздно развернуться», – говорит кто-то. Наверное, мама, хотя голос у нее какой-то странный, измученный, возможно, уставший от их постоянных ссор. «Девочки, как вы себя ведете!» Коул дернула ее за волосы, она ударила ее кулаком по лицу, не хотела разбивать в кровь ей нос, а теперь ее девятилетняя сестра плачет, пронзительно воет, жалея себя, не в силах поверить в то, что такое случилось.
Твою мать, сопливая плакса! Но у Билли болит голова, о, как же она болит, и она свирепая птичка, но кто-то попытался оторвать ей крылья, и ей тошно от этой жестокости.
Долбаные громилы-шлюхи разговаривают в ее присутствии так, будто ее здесь нет. Делают ставки относительно того, дотянет ли она до Чикаго. Задаются вопросом, за каким хреном она им вообще нужна, если они и без нее знают, где найти Тайлу. Покупатель проявляет нетерпение. В единственном числе, и Билли находит это примечательным. Почему на все это семя только один покупатель? Распространить любовь. Принести в мир радость. Голова ее начинает пованивать. Это тоже примечательно.
Что случилось? Откуда весь этот шум? Кто-то кричит на нее. Не мама. Не кто-то из тех, кого она знает. Кто-то еще. Она чувствует, как машина сворачивает к обочине и останавливается. Двери открываются и захлопываются. Кто-то держит ее, вытирая ей рвотную массу с подбородка, с груди.
Какая мерзость, твою мать! Господи!
Она наделала в трусы.
Теперь в долбаном салоне будет вонять.
«От нее такой нам толку нет».
«Так давай ее бросим».
«Слишком рискованно. Они не знают, что мы идем по следу. Не нужно их предупреждать».
