Сквозь трещины в бетоне взлетно-посадочной полосы пробивается трава. Каркает ворона, расправляя крылья, прогоняя Майлса и маму от своей добычи. Похоже, дохлого зайца.
Они идут по аэродрому к выстроившимся в ряд ангарам, массивные железные ворота заперты, тронутые ржавчиной. Автобус остановился перед одним из них, капот поднят, Вера копается в двигателе.
– Щед, передай мне ключ на полдюйма, – окликает она.
– Это который? – спрашивает Щедрость, примостившаяся на корточках с другой стороны.
Коул подходит к ней и выбирает из сумки с инструментом нужный ключ.
– Вот, держи.
– Спасибо! Хотела спросить, Надежда говорит, что среди твоих благословений есть навыки механика. Этот гребаный автобус жутко теряет воду. Мне постоянно приходится подливать, и это меня просто бесит. Ты не взглянешь?
– Конечно. Только чудес не обещаю.
– Пойдем, малышка, – хитро говорит Щедрость. – Оставим это экспертам. Я хочу тебе кое-что показать.
Коул встревоженно поднимает взгляд.
– Только далеко не уходите!
– Не беспокойся, мама-медведица, мы будем прямо здесь.
Щедрость ведет Майлса к воротам ангара. Угол отогнут, так что можно пролезть внутрь. Там кромешная темнота и пахнет сыростью. Даже в темноте Майлс чувствует, какой ангар большой, а от сквозняков у него на коже высыпают мурашки.
– Выключатель был… где-то… здесь, – говорит Щедрость, и в десяти ярдах над головой вспыхивают яркие лампы дневного света. Свод изгибается дугой, как в соборе, пересеченный сеткой стальных балок. На бетонном полу стоят самолеты, под разными углами, словно огромные игрушки, рассыпанные гигантом. На деревянной доске, прислоненной к стене, эмблема авиационного общества Талсы с облупившейся надписью: «ЖАЖДА НЕБА».
– Ого! – восклицает Майлс, устремляясь к ближайшему самолету, малышке с крылом над двухместной кабиной. Он проводит ладонью по гладкой обшивке хвостового оперения.
– О, это «Сессна-150». Я видела такую на воздушном шоу на Гавайях, когда еще была маленькой. В шестидесятые их выпускали тысячами.
Майлс дергает за ручку, и дверь кабины распахивается.
– Смотрите!
Щедрость нагибается и сплетает руки, делая ступеньку, чтобы Майлс смог забраться в кабину. Затем она обходит самолет и забирается во второе кресло. Кресла обтянуты ярко-красной кожей, приборная панель кремовая. Майлс начинает дергать ручки и щелкать тумблерами.
– Поосторожнее! – смеется Щедрость. – Смотри, не взлети и не врежься в потолок! – Но аккумулятор давно умер, приборы остаются темными.
Майлс берет штурвал и тянет его на себя. Какой же он упругий!
– Как вы думаете, эта штука далеко сможет улететь? – Думая, что, может быть, мама сможет привести самолет в рабочее состояние. Они сбегут и спрячутся, дождутся, когда монашки перестанут их искать и продолжат путь в Атланту. И улетят к свободе, навстречу восходящему солнцу.
– А, эта? Они создавались для обучения летчиков и для развлечений толстосумов. Думаю, триста миль на полном баке, максимум.
Майлс понуро опускает плечи. Это была хорошая мечта – пока она продолжалась.
– Сестра Щедрость, а вы хотели стать летчиком?
– Не-ет. Сказать тебе, кем я действительно хотела стать? Спасателем. Для ребенка, выросшего на Гавайях, это расхожий штамп, но одно лето я работала на пляже, и мне это понравилось. Если мы найдем какое-нибудь место с бассейном, я покажу тебе некоторые приемы спасения, если хочешь.
– Конечно, как-нибудь. А почему вы не стали спасателем?
– Честно? А я похожа на героинь «Спасателей Малибу»
[79]? Там был жестокий отбор. Ты думаешь, главное – это умение плыть с каким-нибудь придурком, висящим у тебя на шее, который вырывается и пытается утопить обоих? Но нет, нужно еще выглядеть сексуально в купальнике. Парням живот и татуировки еще сходили с рук, но только не девчатам. – Голос Щедрости становится заговорщическим. – К тому же кое-что происходило. Я имею в виду, в моем теле. Я тогда была очень наивной. Еще не познала милость Господа. Знаешь, как меня называли в школе?
– Твое настоящее имя… э… я хочу сказать, греховное имя?
– Ламантин. Меня называли Ламантином. И знаешь почему?
– Нет.
– Попробуй догадайся.
– Потому что ты любила плавать? – Ему неловко, он не хочет быть жестоким.
– Ну, это тоже верно. Но нет, меня называли так потому, что я была толстой. Нет, не извиняйся. Ты не можешь этого не видеть. Ты сама так думала с самого начала. Это очевидно. – Щедрость хлопает себя по животу. – Жир – это уже само по себе плохо, но затем у меня у первой в классе начали расти сиськи.
Еще более стыдно. Майлс непроизвольно скрещивает руки на груди и опускает взгляд.
– Ну… тебе трудно пришлось, – неуверенно произносит он.
– Твоя мама говорит с тобой о таких вещах? О переменах, происходящих в женском теле?
– Да, – выдавливает из себя Майлс. – Да, говорит.
– Не нужно смущаться. Так пожелал для нас Господь, чтобы наши тела становились идеальным дополнением мужчин. Мы подходим друг другу.
– Мила! – окликает его Коул, появляясь у отогнутых ворот, напряженная, словно закрученная пружина.
– Я здесь, мам! – Никогда еще он не был так рад видеть ее.
– Автобус починен. Мы возвращаемся в мотель. Vamos
[80].
Щедрость помогает ему выбраться из кабины самолета.
– Спасибо. Это было здорово, – говорит Майлс. – Ну, мы почти полетали.
– Всегда пожалуйста. Мы, девочки, должны держаться вместе, – говорит Щедрость. Майлс не может сказать, был ли сделан акцент на слове «девочки».
38. Билли: Гламорама
[81]«А теперь я укладываюсь спать. Баррикадируюсь в одной из комнат, прячусь под массивным деревянным письменным столом. Пусть сами разбираются». Эскалация. Снаружи крики, разобрать смысл трудно, однако Билли улавливает несколько громких отчетливых слов.
– Только не говори мне, твою мать… – (бормотание, слишком тихое) – Мальчик. Вот в чем дело. Волшебное слово. Мальчик. Тот самый мальчик. Ее мальчик. Мальчик среди голубей
[82].
