Сам скит был огорожен высоким забором. В спальные и учебные помещения посторонних не допускали. Зато хозяйственный двор с прачечной, парильней, садом, огородом, пекарней, амбарами, хлевом и больницей имели разве что живую посадку из колючих кустов по периметру, чтоб животные не забредали. Каждый желающий мог зайти свободно и попросить о помощи или совет.
— Ты можешь позвать мепашкану? — спрашиваю проходящую мимо девочку с ведром молока, останавливая фургон. По-иберийски это толковательница, но по смыслу главная в ските.
Та молча кивнула и проследовала дальше. Без веской причины о встрече со старшей не просят. И с кучей добра не приезжают. Младшие жрицы частенько заняты вполне прозаичными делами. На одни подарки по праздникам не прожить, а собственной земли священнослужительницы не имеют. Старый обычай гласит: если они не выходят замуж, то находятся над племенами и выступают арбитрами в серьезных спорах. Потому нельзя быть связанными с территорией. Храмы тоже на общественной земле стоят, а не на принадлежащей конкретным людям.
Полностью подобный порядок возможные трения не устраняет, однако сглаживает многие шероховатости. Уже нельзя захапать в личную собственность священное место или брать городским властям за посещение плату, к примеру. Вход свободный, и в храмах соблюдается мир. Обнажить оружие или убить давнего врага в его стенах считается настолько отвратительным поведением, что негодяй во втором случае изгнанием не отделается. Практически моментально объявят вне закона, и любой может предать смерти на месте при встрече. Хуже того, позор падет на весь его род, и те получат кучу неприятностей за недостойное поведение своего члена.
Самый известный случай до сих пор регулярно звучит на многочисленных праздниках в балладах. Вся семья продана в рабство, а сам убийца жрицы в храме был повешен на короткой веревке, но ненадолго, не до самой смерти. Веревку обрезали, в чреве только что снятого с петли сделали длинный разрез, и кишки медленно намотали на штырь, а потом, понукая ударами кнута, заставили самого крутить дальше. В целом желающих испытать подобное наказание уже парочку столетий не найти. Урок замечательно усваивается еще в детстве. Не зря повторяют байку регулярно.
— Волосы, — еле слышно сказала Светлая.
Могу понять, коса для любой девушки крайне важна. Чем толще и длиннее, тем здоровья больше. Больным частенько обрезают, принося в жертву волосы как наиболее ценное. Некоторые особо умные в городах даже парики носят, скрывая длину после такого.
— Платье должно быть скромным, а прическа короткой, — отвечает Бирюк из-за спины. — Заодно и посторонним сразу ясно, с кем имеют дело. Одна железная серьга — ученица, две — полноправная жрица.
— Железная? — переспросила девочка в недоумении.
— Это символ отсутствия алчности.
На деле жрицы не такие и бескорыстные, но не время и не место обсуждать. Деньги дают в долг, товарами, произведенными послушницами, торгуют. Ну и, естественно, приходится платить за разнообразные услуги. Некоторые вроде похорон или свадеб имеют твердый прейскурант. Лечение, например, зависит от результата и конкретной жрицы.
— Нашли тоже время, — без особого упрека сказала пожилая женщина в простой одежде с красными полосами в качестве каймы. Помимо «знака Танит», треугольника с солнечным диском сверху, висящего в виде медальона на шее, у нее на лбу имелась татуировка — перечеркнутый косым крестом круг. Буква тъет из пунического алфавита. Знак высокого положения. Мепашканой выбирают, а не назначают. Если по-земному, не аббатисса, а епископ.
— Кто-то серьезно заболел? Или искалечился по глупости?
— Уважаемая госпожа, у нас несколько странная просьба, — говорю, мысленно обматерив Бирюка, изображающего глухой и немой пень. Свалил на меня переговоры, будто ему все это ни к чему. — Правильней, две.
Очень постарался вкратце обозначить ситуацию. Старательно не углубляясь в подробности. Мы приехали с севера. Девочка определенно имеет задатки и почти вылечила Бирюка. Ей требуется правильное воспитание, а мне мудрый совет.
— Идти можешь?
— Да, — подтвердил Бирюк, просидевший весь монолог с кислым видом.
Не могу понять, он жадничает по части гонорара за лечение или здесь какие-то старые дела и счеты. Личную жизнь со мной прежде не обсуждал, а я не лез с расспросами. Захочет — сам скажет. Нет — ничего не поделаешь. Кто я такой, чтоб требовать отчета.
— Пройдемте, — произносит жрица после секундной паузы, нечто для себя определив, и поворачивается, направляясь к приземистому строению. Всем известно, там занимаются лечением и содержат больных. Отмахиваюсь от Матушки, показывая на фургоны и поилку. Здесь ручей протекает, еще и потому изначально ставили скит. Пусть сторожит наше добро. Заодно и напоит лошадей.
Бирюк с трудом идет и, не выдержав, прыгает на одной ноге, опираясь на мое плечо и используя палку вместо костыля. Вполне бодр, но наступать всей тяжестью ему все ж больно. Почему супруга с ним не поехала — понятно. Это мужское дело, и она демонстративно не вмешивается. Ага, после вчерашних указаний так и поверил в послушность и покорность. Но могла б работника с нами отправить.
— У нее нет имени? — тихонько спросила Светлая, дернув за рукав.
— Принимая послушание, мы теряем прежнее и получаем номер, — ответила мепашкана, не оборачиваясь и демонстрируя отменный слух. Заодно и не сильно распространенное в здешней среде знание иберийского. — Когда кто-то уходит или умирает, твое число уменьшается. Закончив обучение, ты получишь новое имя или вернешь прежнее. Но я б не советовала. Жрица стоит над семьями, и не нужно, чтоб люди встречали прежнюю девчонку. Уважать не станут. А ты на лингве не говоришь в отличие от брата?
— Она росла в деревне, — крайне дипломатично отвечаю. Как хочет, так пусть и понимает.
Жрица толкнула дверь, проходя внутрь помещения, отмахнулась от вопросительно посмотревшей молодой послушницы, нечто писавшей, и показала на деревянный стол, на котором пользуют раненых.
— Ложись, — приказала.
Бирюк послушно взобрался на доску.
— Нога беспокоит?
— Рана вроде затянулась, но болит.
— Ага, — сказала мепашкана невразумительно. — Рассказывай, девочка, что делала.
— Ничего такого, — насупившись, сказала Светлая. — Просто ухаживала, повязки меняла.
Я положил руку ей на плечо, успокаивая и напоминая: не одна. Бояться нечего.
— А вот это видишь? — И жрица сделала в воздухе странный жест.
— Да, — подтвердила девочка.
Лично я ничего в упор не замечал. Судя по взгляду Бирюка, и он тоже.
— Пятнадцатая? — потребовала жрица.
Та самая, писавшая, уже отложила принадлежности в сторону и моментально поднялась.
— Рана закрыта, осколки срослись правильно, — изучив несколько минут, водя рукой над телом раненого, сообщила на лингва. — Полного заживления еще нет. Произошло замещение костных тканей, ведущих к укорачиванию кости.
