– А я своего отца хорошо помню. – Я и сама удивлена, что заговорила об этом. Но Дэниел воспринимает это как нечто совершенно естественное и не более трагическое, чем смена погоды.
– Расскажи, какой он был?
– Он был ужасно высокий. Во всяком случае, мне так казалось, ведь я была еще совсем маленькая. Вполне возможно, не так уж он был и высок.
Дэниел подбрасывает в костер ветку потолще, и мое лицо опаляет жар.
– От него всегда пахло морем. И сапоги у него всегда были мокрые, в пятнах соли. Он их обычно у двери оставлял. По-моему, я эти сапоги помню лучше, чем его лицо.
– Он был рыбаком?
Я киваю.
– И жили мы тогда на берегу, вместе с семьями других рыбаков. Но это я уже довольно плохо помню.
– Я о твоем отце ничего не знал.
Спина у меня мерзнет от ночной прохлады, а лицо горит от близкого огня.
– Однажды он ушел в море и не вернулся. А мама… ну, мама делала все, что в ее силах. – Воспоминания захлестывают меня, я словно снова оказываюсь там, в прошлом, слышу те странные звуки, которые производят приходящие к нам мужчины, вижу монеты, оставленные ими на столе. Вижу, как мама, присев на корточки, все моет и моет себя морской водой, а лицо у нее – как сжатый кулак. Чувствую потную руку на своем обнаженном теле.
Сперва я ничего не понимала. Мать пыталась объяснить мне с помощью разных историй – например, о том, что они пьют какой-то особый отвар, который заставляет их скакать, как обезумевшие псы, и что-то выкрикивать или буквально до упаду исполнять некий дикий танец. Но всегда это было нечто такое, чего дети ни в коем случае видеть не должны. Я что-то действительно поняла лишь позднее – когда мать стала по-настоящему предупреждать меня насчет мужчин и того, чего они от нас, женщин, хотят, а также насчет результатов всего этого.
Но Дэниелу я, конечно, ничего этого рассказывать не буду.
Его ласковое прикосновение к моей руке заставляет меня вздрогнуть; я смотрю на него и понимаю, что давно уже сижу с закрытыми глазами, пытаясь отогнать печальные воспоминания, и крепко сжимаю в руках принесенную им шаль. Нет, этими воспоминаниями я никогда и ни с кем поделиться не смогу. Я заставляю себя выбросить из головы мысли о прошлом и возвращаюсь на берег реки – к жару костра, к Дэниелу.
– Не хочешь шаль на плечи набросить? – спрашивает он.
Он так добр, что позаботился обо мне, вот только шали у меня никогда не было, и я, пожалуй, даже не представляю, как ее носить. Я, правда, помню, что мама когда-то давно тоже носила шаль, помню, как шевелились ее ниспадающие концы, но совершенно не могу себе представить, как накинуть ее на плечи, чтобы концы ее так же красиво волновались на ходу. Я неохотно встаю, разворачиваю шаль и пытаюсь пристроить ее себе на плечи, изо всех сил стараясь не показать, что делаю это впервые в жизни. По-моему, я что-то делаю неправильно, потому что шали оказывается слишком много у меня на загривке, а спереди она собирается в какой-то неуклюжий узел.
Дэниел, хмыкнув, встает и, стараясь не рассмеяться, направляется ко мне. Щеки мои заливает краска стыда.
– Что это ты с ней такое делаешь? – удивленно спрашивает он.
Никогда еще мне не доводилось так остро чувствовать, что я не такая, как все.
Он отбирает у меня шаль, правильно ее сворачивает и накидывает мне на плечи, слегка коснувшись рукой моей пылающей щеки. Шаль, тонкая, теплая, чуть-чуть пахнущая плесенью, мягко и ласково льнет к моим плечам. Такого ощущения я не испытывала ни в какой одежде.
– Вот как-то так, – говорит Дэниел.
Господи, что же он должен теперь обо мне думать, увидев, насколько я бедна? Поняв, что у меня никогда не было даже такой обычной вещи, как шаль, которая есть у любой деревенской женщины? А я еще оказалась настолько глупа, что сама показала свое неумение ее носить. Злые горячие слезы текут у меня по щекам, но это только усугубляет мой позор.
Я срываю с себя шаль, швыряю ее к ногам Дэниела и убегаю.
– Погоди! – слышу я за спиной его крик. – Постой, погоди, скажи, пожалуйста, что я не… ну, что я такого сделал? – В его голосе звучит отчаяние, но преследовать меня он не пытается, и я этому рада.
Воздушные пироги, тонкие теплые шали, фермерские сыновья – нет, все это, конечно, не для таких, как я. А ведь именно об этом мама столько раз меня предупреждала. Я поступила глупо, что пришла. Я, спотыкаясь, продираюсь сквозь густой подлесок, сквозь лес, но не останавливаюсь, хотя у меня уже печет в груди. Наоборот, я, собрав все силы, спешу скорей скрыться в своей норе, убежать от Дэниела. Сейчас мне просто необходимо оказаться среди своих.
Обжигающий холод взгляда
В ярмарочный день на берегу залива всегда царит шум – крики, приветствия; в воздухе пахнет рассолом и морской водой, а сам воздух словно исхлестан резким ветром.
Дэниел долго смотрел, как Бетт вела переговоры с торговкой насчет целой корзины сельди, выказывая насмешливое недоверие по поводу названной цены, и все это время пытался избавиться от бесконечных мыслей о Саре. В минувшие дни он так ни разу и не осмелился оставить в условленном месте ведьмин камень, понимая, что она не придет. Он чем-то смутил ее, обидел, и теперь ему было стыдно за проявленную неуклюжесть.
– Может, ты, Ханна, думаешь, что меня в эти места случайно ветерком занесло? – донесся до него голос Бетт, и он заставил себя посмотреть на нее, чтобы вернуться к реальной действительности. – Ты же должна понимать, что такую цену я заплатить не могу. Вон хозяин мой стоит, и он, конечно, решит, что я вовсе разум потеряла, раз за селедку такие деньги выкладываю, да и с места меня погонит. Разве ж я не права, господин мой?
При этом на лице у нее было самое безмятежное выражение: было ясно, что эта игра доставляет удовольствие обеим женщинам. Рыбачка, впрочем, глянула на Дэниела с презрением: что, мол, ты за хозяин, коли сам на рынок ходишь? На рынке, как известно, главные женщины. Дэниел сурово сдвинул брови, откашлялся и, стараясь не засмеяться, буркнул сердито:
– Что-то ты и впрямь неразумно денежки расходуешь. Видно, придется у тебя из жалованья вычесть.
Бетт сокрушенно пожала плечами, и торговка, вздохнув, положила в корзинку еще две селедки, а потом вдруг, глядя куда-то мимо Бетт, охнула и прижала пальцы к губам. Обернувшись, Дэниел увидел, что вокруг какого-то мужчины, который держит за ворот рыдающего мальчишку, уже собралась небольшая толпа.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Дэниел тут же бросился туда и протолкнулся сквозь толпу. Впрочем, расступались перед ним охотно; почти всем было известно, что он сын богатого фермера и однажды унаследует эту ферму, единственную в их деревне, так что лучше свое мнение об этом молокососе держать при себе. Мальчишку Дэниел сразу узнал; его отец недавно пропал в море. Парнишка был бледен, лицо искажено страхом, рот широко раскрыт. Мужчина, поймавший вора, крепко держал его за ворот и даже слегка над землей приподнял. Человек этот был Дэниелу совершенно незнаком, но сдержаться он не сумел: он так остро почувствовал страх, владевший мальчишкой, что слова вылетели у него изо рта раньше, чем он успел подумать о последствиях.
