– Ясно. Но в следующий раз ты все-таки не говори, не подумавши.
Он стянул с головы шапку и, вертя ее в руках, с каким-то странным беспокойством уставился на меня. Мне страшно хотелось снова наслать на него какую-нибудь порчу, а потом оказаться как можно дальше отсюда и никогда больше сюда не возвращаться. Усилием воли я заставила себя вздернуть подбородок и посмотреть ему прямо в глаза, надеясь, что он первым отведет взгляд. В точности как в тот день, когда он меня ударил.
– Да нет, я вовсе… погоди-ка… – Он совсем близко наклонился ко мне и, прищурившись, вгляделся в мое лицо. – Иногда я почти уверен, что мы… Нет, неужели мы никогда раньше не встречались?
Опасность! Внутри у меня все затрепетало. Я с трудом подавила желание убежать. Конечно же, мне следовало воздержаться и не демонстрировать своих познаний в целительстве.
– И где же это мы могли встречаться? – насмешливо спросила я.
Однако он, прищурившись, продолжал смотреть на меня.
– Иногда я почти уверен… – повторил он, и тут внутри меня словно что-то вспыхнуло. Я почувствовала запах золы, успела заметить яростный промельк янтарных глаз. Это он! Мне бы следовало смириться, изобразить деревенскую скромницу, какой меня тут все и считают, но я не сумела себя заставить. Я же знала, какой это жестокий и тщеславный человек. И гнев, запертый в моей душе, как зверь в клетке, стал рычать, царапаться, требовать, чтобы его выпустили на волю. А этот дурак Гэбриел продолжал глупо улыбаться, явно со мной заигрывая, а ведь он считал меня недостойной даже его объедков, когда я была одета в лохмотья! Впрочем, я уже сумела взять себя в руки. Сумела усмирить свой бешеный гнев. Нет уж, я не собиралась подарить ему такую блестящую возможность – подловить меня, а потом уничтожить! И была уверена, что сумею удержать своего пса на поводке, хотя с каждым разом мне становилось все сложнее это делать. В итоге я, смущенно потупившись, улыбнулась и подняла на Гэбриела невинные глаза. А он засмеялся, махнул рукой и сказал:
– Конечно же, мне просто показалось. Не может такого быть! Ты невинная девочка, а та была настоящая… – Выплюнув бранное слово, он бросил злобный взгляд в сторону нашего холма. – В общем, не стану я больше грязнить твой слух упоминаниями о ней.
Я, изобразив смущение, слегка покачала головой, и он пошел было в дом, потом остановился, снял шапку, помахал мне и снова напялил ее на голову. Ненависть билась в моей душе, рвалась наружу, и я лишь с трудом подавляла желание зарычать по-звериному; я была безмерно зла на себя за то, что вела себя, как покорная овца, и позволила ему задавать мне всякие провокационные вопросы.
Я понимала, что мало просто хотеть, чтобы Гэбриел держался от меня подальше. Он так или иначе постоянно оказывается рядом, он уже почти узнал меня, а когда он окончательно меня узнает, конец всем нашим с Дэниелом планам и мечтам. Мне был необходим новый, более надежный план, который смог бы обеспечить полное отсутствие Гэбриела в моей жизни. И я надеялась, что у меня хватит знаний и умения, чтобы воплотить этот план в жизнь.
Детали этого плана я решила додумать позже и наконец-то оказалась в прохладе молочного сарая. На Бетт мое появление не произвело ни малейшего впечатления.
– Ты где это пропадала?
Я только плечами пожала. Она, как оказалось, уже все подготовила, и я взяла в руки муслин, помогая процедить квашеное молоко и отделить комки творога от сыворотки. Запах был такой остро-кислый, что я отвернулась. Узелок с творогом я подвесила на крюк, пусть стекает, а с соседнего крюка сняла тот, что был подвешен вчера.
– С остальным сумеешь одна справиться? – спросила Бетт.
– Сумею. – Выстлав муслином поверхность сырного пресса, я выложила на муслин творог и отжала остатки сыворотки. Бетт только поглядывала на меня, но ничего не говорила, и некоторое время мы работали молча. Она протирала и переворачивала созревающие сыры, а я всем телом налегала на пресс, представляя себе, что это голова Гэбриела, которую я сейчас раздавлю в лепешку.
* * *
По краям лица у Энни как бы кольцо грязи; оно похоже на оставшийся после отлива след мусора на песке; зато в центре все относительно чисто – там мама успела протереть ее мордашку влажной тряпицей. Волосы у нее влажные, а щеки розовые после маминой попытки ее «умыть»; на груди подвеска-лисенок. Это она ради меня так постаралась. Словно я больше не член семьи, а какая-то гостья.
И все-таки она мне рада, целует-обнимает, сперва, правда, хорошенько порывшись в принесенном мной узелке и заполучив «шепчущую» раковину, которую Дэниел нашел и прислал ей. Она вертит раковину в руках, то и дело подносит ее к уху, и рот у нее сам собой открывается от удивления. Она еще похудела за те несколько недель, что я прожила не дома, и мне даже обнять ее страшно, я боюсь, что она сломается прямо у меня в руках. Нет, я должна приходить почаще! Чтобы подкормить Энни. Чтобы сохранить свое место в их жизни в качестве дочери и сестры. Чтобы держать на привязи того пса. И никакая я здесь не гостья! И никогда гостьей не буду!
Мама тоже выглядит похудевшей и измученной, хотя погода стоит теплая и наверняка можно найти какую-то пищу. У меня вызывают беспокойство странный блеск ее глаз и мимолетные пронзительные взгляды, которые она бросает на меня, а также ее зловещие перешептывания с Росопасом. Боюсь, их снова навещал магистрат Райт, но спросить об этом в присутствии Энни не решаюсь.
– Ты укрепляющее зелье варишь, да, мам? – спрашиваю я. Мы с Энни сидим за столом, и она, устроившись у меня на коленях, вовсю уписывает принесенную мной еду. От нее пахнет землей и свежим лесным воздухом. Я даже удивилась, когда вошла, до того наш дом показался мне тесным, жалким, полуразвалившимся. Еле стоит и так накренился, словно его вот-вот вырвет. Я уже успела привыкнуть к прочным и ровным стенам. – Сейчас ведь лето, наверное, много заказов на любовный напиток?
– Похоже, никому мой любовный напиток больше не нужен, – отвечает мама. – Пусть уж природа сама поступает, как хочет. Она ведь вроде тебя. – Она присаживается с нами рядом, но вскоре опять вскакивает, чтобы помешать кочергой догорающие дрова. – В деревне на наши снадобья теперь аппетита нет. Новый магистрат здорово людей запугал, вот они и боятся ко мне приходить. Ни один даже будущий урожай заговорить не попросил, а ведь в эту пору они всегда ко мне обращались.
Не вытерпев, я все-таки спрашиваю:
– А сюда Райт больше не приходил?
Мама качает головой:
– Ему торопиться некуда. Наверно, более веского повода ждет.
Господи, думаю я, только ты-то сама ему этого повода не давай! Не ходи в деревню, не пытайся свои снадобья продать! Не посылай Джона мстить плетельщику сетей! Я уже открыла рот, чтобы все это ей высказать, я готова сразиться с любыми ее горькими возражениями, но почему-то с языка у меня срывается всего лишь жалкое обещание: «Я вам побольше еды приносить постараюсь», ибо я не могу заставить себя бросить матери вызов. Ибо я и сама уже чувствую себя здесь гостьей. Почти чужой. Да еще и после моего неуместного опыта «целительства» и того допроса, который тогда учинил мне Гэбриел. Впрочем, он по-прежнему пристает ко мне с теми же вопросами, и я страшусь той тьмы, которую эти вопросы во мне пробуждают.
